Володя сказал это по-польски, ни я, ни Валя его не поняли, он повторил, перевел, сейчас я и не помню, как это звучит, мы выпили еще по семьдесят грамм, потом пили чай с крыжовенным вареньем со смородиновым листом. Володя говорил, что такое варенье очень любил Николашка, только не с чаем, а с коньяком, потом Валя поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, Володя, словно она могла его услышать, дождался, пока Валя легла, и сказал, что Петр с 36-го года начал служить в НКВД, служил там до 40-го года, был вычищен как ежовский элемент, но не расстрелян, не посажен, работал водителем, проявлял героизм, ездил по ладожскому льду, вывозил детей из блокадного Ленинграда, потом был взят в НКВД вновь, назначен комендантом лагеря, был им почти десять лет, и если бы мой дед, дядя Петра Андрей не был расстрелян в 38-м, десять лет без права переписки, а получил бы в самом деле срок за свое эсеровское прошлое и настоящее, то мог вполне оказаться в том самом лагере, где комендантствовал племянник.
Володя спросил — помню ли я о том, что он мне рассказывал, когда уже было совсем темно и от проходивших мимо поездов дрожали стекла веранды.
— Нет, — ответил я. — Не помню.
— Конечно! — сказал Володя. — Конечно, не помнишь. Ты ждал того, чтобы подняться наверх, к своей Вале. Полночи вы там скрипели, кряхтели, стонали, мне спать не давали…
Он замолчал. По щеке сбежала маленькая, чистая слеза, в ней преломился луч из окна, слеза заиграла всеми красками радуги. С улицы доносились удары по мячу, чириканье воробьев. У соседей играла музыка: ты же помнишь, как все это было, Маргарита, окно открыто, ведь ты не забыла…
— Все теперь умерли, — сказал Володя. — Умерли или убиты. Или умирают… Давай-ка, пока сестра твоя не пришла, по семьдесят грамм, ты налей две рюмки, я пригублю, закусим крыжовенным, тем, что Николашка любил. Это хоть помнишь? Ну, то-то…
2
Катя позвонила в понедельник, на следующий день после того, как в Грозном взорвали трибуну, за день до того, как мать сообщила, что похороны Шихмана в четверг и она на похороны не пойдет. Катю, конечно же, я узнал. И в отжившем сердце. И все такое. Но спросил — какая такая Катя? Когда я окончательно уволился с дезстанции — вернулся туда после армии, а куда мог еще вернуться? там хотя бы меня ждали Гольц и его крысы, — Катя вышла замуж за научного сотрудника с претензиями, будущего миллионера, политика, вершителя судеб, и взяла его фамилию.
Катин муж учредил кооператив, собрал программистов. Программисты писали программы перестройки и ускорения. Катин муж попросил запустить Акеллу в подвал, в котором буйствовали крысы и где сидели программисты, был доволен результатом, открыл потом магазин, я вместе с предприимчивым приятелем поехал в маленький литовский городок, где шили джинсы, мы загрузили «Москвич»-«каблучок» под завязку, на обратном пути, уже в Смоленской области, ранним-ранним утром вылетели с трассы, бывший за рулем приятель погиб на месте, пришедшие к месту аварии пытались снять с его пальца перстень, поддельный, с фальшивым камнем, и тогда перстень забрали вместе с пальцем, а меня, вылетевшего через лобовое стекло, нашли в кювете гаишники, уже, кажется, днем. Люди вообще способны на все. Нет ничего такого, что бы было им не по плечу. Нет такого свинства. Джинсы, конечно, забрали тоже.
Катин муж позже говорил, что мы бы все равно прогорели — слишком высокое качество, высокая себестоимость, покупать надо там, где труд ничего не стоит, он бы взял джинсы в свой магазин, но только на реализацию. Говорил, что готов еще подождать — он давал деньги на покупку джинсов, аренду «каблучка», прочие расходы. Бубнил и бубнил. Откуда он знал про качество и себестоимость, если все джинсы из «каблучка» пропали? Катя, когда они развелись, рассказала, что он просил бандитов съездить и забрать джинсы. Те, которые отпилившие палец с перстнем еще не успели продать. Бандиты поехали, кого-то убили, стянули с убитого джинсы, у кого-то нашли еще две пары…
…Примерно за полгода до поездки за джинсами первый раз ушла жена. Говорила — мне противопоказан любой бизнес, только работа по найму, я медленно, с ошибками считаю в уме, пока соображу, сколько будет семнадцать с половиной процентов от тысячи двухсот шестидесяти трех, сделку закроет другой. Моих возражений, что расчет таких процентов от таких сумм в нашем бизнесе невозможен, мы делим все пополам, на три части, на пять, остальное от лукавого, не слушала. Окончательно мы расстались после того, как в Варшаве она подцепила датчанина, привезшего на конкурс дочь-пианистку, игравшую с Ильей, нашим первым сыном, дуэт, музыка Илюшиного сочинения, сорвали овацию на заключительном концерте лауреатов.