Я размышлял об этом, уже шагая к лагерю, где был ближайший форпост цивилизации — иными словами, телефон. Зрительная память у меня отличная, и, прокручивая в голове печальный пейзаж смерти и хаоса, я вдруг подумал, что все это напоминает вендетту. Не добрались ли до Сержа джигиты с кавказских гор, родичи Жанны-Джаннат? Вот эти бы точно сперва пристрелили, а после начали разбираться — кровь южная, горячая… Но первая часть спектакля под названием “Месть гяуру” не стыковалась со второй, с поисками на веранде, в доме, в дровяной пристройке и, быть может, во дворе. Что им было надо, этим гипотетическим джигитам? Охальника они прикончили, чего ж искать? Скорей спалили бы они мою фазенду, и делу конец… Добравшись до лагеря, я с боем проник в кабинет тощей и склочной директрисы, объяснил, что не шучу, что я не телефонный хулиган и что ей, директрисе, будет, если она рискнет чинить помехи правосудию. Затем, отыскав в справочнике номер Приозерского УВД, позвонил и описал ситуацию: мол, явился в выходной на дачу отдохнуть, открыл дверь, сунулся на веранду, а там — труп недельной свежести с дырой в виске. Директриса не спускала с меня бдительных глаз, но вроде бы успокоилась, заметив, что после звонка я не собираюсь убегать. Чувствуя, как спину сверлят стальным сверлом, я снова склонился над телефоном и — чудо из чудес! — смог дозвониться в Питер, остроносому майору Скуратову. Новости его не порадовали, но разбираться со мной и с ними на расстоянии он не пожелал. Буркнул: “Едем. Ждите!” — потом спросил, кто еще в курсе, и очень неодобрительно засопел, узнав, что приозерские коллеги тоже будут. “Скажите им, чтоб ничего не трогали и не топтались возле дома”, — распорядился он и повесил трубку.
Под конвоем директрисы я направился к воротам лагеря, украшенным фанерным солнышком с широкой лукавой улыбкой. Минут через двадцать подкатил “газик”, а в нем — молодой лейтенант УГРО, шофер, фотограф и два сержанта. Лейтенант оказался парнем распорядительным: одного подчиненного оставил у лагеря, дабы сопровождать высокое питерское начальство; другой был отправлен в обход по ближним и дальним соседям — не слышал ли кто пальбы, не видел ли подозрительных рож под стрижкой бобриком; ну а все остальные, включая меня, погрузились в “газик” и отправились к фазенде.
Пока протоколировался мой отчет в расширенной версии (приехал, открыл, вошел, а там…), пока фотограф, резво подпрыгивая и приседая, щелкал снимки с крыльца и через окно, пока сержант, вернувшийся с обхода, докладывал о скромных результатах (не знаю, не видел, не слышал) — словом, пока крутилась вся эти кутерьма, миновала пара часов. Лейтенант отправил водителя в лагерь, справедливо решив, что питерским гостям не одолеть колдобистой лесной дорожки на “Жигулях”;
"газик” взревел и вскоре вернулся с новой командой сыщиков: остроносый, два эксперта в штатском и, разумеется, еще один фотограф. Меня опять допросили с пристрастием, засняли на пленку виды снаружи и изнутри, очертили мелом контуры трупа, собрали в пробирку засохшую кровь, нашли и осмотрели пулю, потом перенесли Сергея в “газик” и приступили к совещанию. Участников было четверо:
Иван Иваныч, его эксперты и лейтенант. Я болтался у калитки и смог уловить немногое: “Дней десять тут пролежал… Стреляли из “Макарова”, в висок… Казанские?.. Сомневаюсь. Свидетель (взгляд в мою сторону) упоминал о вишневом “мерсе”… Думаете, связь имеется?.. Почему же нет? Знакомый почерк — “Макаров” и приметная машина… Ну, машину тут никто не видел… В городе видели, значит, связь была… Выходит, Танцор?.. Возможно… А он откуда? У нас тут казанские плясуны, а о танцорах не слышно… Да все оттуда, лейтенант. Из новых, из отколовшихся… Тот еще отморозок!..”
Тем временем к моей калитке подобрался хмурый пожарник Петрович с зятем, супругой Клавой и десятком взбудораженных односельчан. Выглядели они как стадо лосей в преддверии массового отстрела. Петрович дернул меня за рукав:
— Слышь, Димыч, чего случилось-та? Вовка-сержант сказывал — убили кого?
— Убили, — подтвердил я, протягивая Петровичу сигареты. Это было непременным ритуалом, маленькой данью, снимаемой с городских. Он прикурил от моей зажигалки, выпустил струйку густого дыма и произнес:
— Убили, значитца… А кого?
— Серегу помнишь? Который у меня тут с дочкой жил? Прошлый год и позапрошлый?
— Его, что ли? — Петрович поскреб в густой бороде. — Вот, б.., убивцы! Ха-ароший ведь был мужик… В прошлом годе мы с ним пиво на станции пили… — Тебе все пиво да пиво! — прошипела тетка Клава, но, развернувшись в мою сторону, тут же сменила тон:
— А дочка ихняя где? Такая шустренькая, масенькая, чернявенькая… Никак и ее?..
— Без дочки он был, — откликнулся я. — Дочка, наверное, в городе.
Тетка Клава, доброй души человек, пригорюнилась.
— Теперь безотцовщиной вырастет… ой, вырастет! Чего ж на верхах-то смотрют? Чего глядят на энтих иродов? Иль они всех купили? — Вопрос был явно риторическим, и тетка Клава, выдержав паузу, запричитала:
— Вот ироды так ироды!
Поганцы так поганцы! Дите малое папани лишить…
— Ха-ароший, бля, мужик… — угрюмо пробурчал Петрович, дымя моей сигаретой. — Пиво я с ним пил… Тут, закончив совещание, к нам приблизился остроносый майор Скуратов и велел очистить территорию от посторонних. Затем он повернулся ко мне с явным намерением поговорить — но не для протокола, а так, по душам. — Ну, что скажете, Дмитрий Григорьич?
— Плохо работает Интерпол, — отозвался я. — Вроде бы нам обещали Крит или Кипр? Или Мальорку, на худой конец?
Он проглотил мой намек не поморщившись.
— Вы первым осматривали дом. Что-нибудь нашли? Ценности, деньги, бумаги?
Перед словом “бумаги” он слегка замялся. Я выдавил улыбку. — В дымоходе был чулок, а в нем — миллион двести тысяч долларов в мелких ассигнациях. Я их зарыл в лесу. Хотите, пройдемся до этого места? — Не стоит язвить, Дмитрий Григорьич. Совсем не стоит, — с легкой обидой сказал остроносый.
— Не стоит вешать лапшу, Иван Иваныч, — парировал я. Скуратов наклонился, поднял валявшийся у калитки ржавый гвоздик и с минуту разглядывал мое лицо — будто выбирая, куда бы его воткнуть, в ноздрю или прямо в глаз. Было ясно, что я ему не нравлюсь — как, впрочем, и он мне. Шумно выдохнув, он что-то пробормотал о тайнах следствия, затем поинтересовался:
— Вчера вы действительно не знали, что Арнатов прячется у вас на даче? — Действительно не знал. Ему доводилось тут бывать, а я не делаю секрета, где спрятаны ключи.
Мы обогнули дом, и я показал ему старые халаты, висевшие на темном от времени столбе. Остроносый кивнул.
— Однако вчера вы не были со мною откровенны, Дмитрий Григорьич. Мы ведь беседовали с Жанной Саидовной, с супругой Арнатова, и знаем, что он здесь бывал. Знаем также, по какой причине. А вы мне ни полслова не сказали. — Это их семейная тайна, — объяснил я. — Сами понимаете, Восток — дело тонкое.
— Восток, значит… А если я вас привлеку за ложные показания? — А если я вам напомню протокол? — Я поднял глаза к ясному синему небу и процитировал:
— Вопрос: какие отношения были у вас с Арнатовым? Ответ: дружелюбно-соседские, но без детального проникновения в личную жизнь. Стаканчик белого по праздникам и мелкие взаимные одолжения… — Мой взгляд переместился на физиономию майора. — Вы ведь не спросили об этих мелких одолжениях? Если б спросили, я бы, возможно, о них рассказал.