Алексей, войдя в комнату, также на мгновение замешкался. Но, собрав всю силу в кулак, он решительно вошел.
— Что-то вы, Ефим Исаакович, по старорежимному стали выражаться… Влада — наш товарищ.
Тут Алексей еще раз судорожно сглотнул.
— Простите, ради Бога, меня старика… Так что, Владлена Николаевна, приступим.
Владлена медленно обходила гостиную. Она смотрела на тела, но уже была полностью собрана и сконцентрирована на работе.
— Да, конечно, товарищ Бронштейн, начинайте. Алексей поможет вам в составлении протокола. И еще… — она немного помолчала, — муадмазелью меня уже давно не называли… Даже приятно…
Доктор удовлетворенно хмыкнул.
— Ну-с, молодой человек, вы готовы писать? — спросил он Алексея.
Алексей раскрыл планшетку, достал бумагу, маленькую перьевую ручку, сел в кресло, стоявшее около стены и приготовился записывать.
Влада прошла в спальню. Здесь лежал труп хозяина. В стене она увидела распахнутый тайник. Аккуратно заглянула, посмотрела на пробитую пулями дверку и попросила эксперта снять отпечатки пальцев. Чьи отпечатки там обнаружат, она не сомневалась. Местные опера уже опросили соседей. Кто вошел в квартиру доктора Левина никто не видел, а вот кучера, ожидавшего внизу, у подъезда заметили. По описаниям это был Белка.
Влада продолжала осматривать квартиру, вышла на кухню. Ее терзало какое-то смутное подозрение. Она никак не могла полностью собраться из-за этого, и это вызывало раздражение.
Она осматривала обстановку на кухне, и вдруг поняла. Она не увидела труп прислуги.
— А прислуга у Левиных была? — спросила она одного из местных оперов.
— Была, — ответил тот. — Работала приходящая девушка, да вот только не видно ее что-то, а соседи говорят, что она сегодня работала.
— И куда же она делась? — скорее саму себя, спросила Влада.
Леля Линчевская услышала выстрелы и онемела. Она поняла, что это налет и если начали стрелять, то в живых не оставят никого.
От страха онемели руки и подогнулись ноги. Она вжалась в стену и молила Бога, чтобы бандиты не ворвались на кухню.
Но они ворвались. И один из них, увидев ее, замер как вкопанный, наведя на нее пистолет. Перед глазами Лели промелькнула вся ее недолгая жизнь.
Однако ожидаемого ее выстрела не последовало. Мужчина неожиданно схватил ее за талию и выволок в дверь черного входа. Она даже не могла сопротивляться, а только услышала чей-то крик:
— Ленька, на кой ты ее схватил?
И мужчина, который почти нес ее вниз по лестнице, и которого видимо и звали Ленькой, ответил:
— Замолчи, беги вперед, посмотри как там шухер внизу, проскочим?
Потом они долго ехали в пролетке, приехав, спустились в какой-то полуподвал. Затем Ленька долго оттирал окоченевшие от страха ее руки и почти насильно влил в рот стакан водки. Водка раскатилась по телу чудотворной теплотой. Страх стал понемногу отходить. Леля поняла, что ее видимо, не убьют. Обратное просто не имело никакого смысла.
Внимательно присмотревшись к мужчине, который ее утащил с собой, и которого звали Ленькой, она не могла не признать, что он красив. Лет тридцати, высокий, голубые глаза, красивый чувственный рот.
А еще через час она уже сидела с Ленькой в отгороженной тонкой фанерой комнатке и тихо рассказывала о себе. Как ни странно, но об убийстве своих недавних хозяев она даже не вспоминала. Все ее внимание занимал теперь только один человек. Леонид Пантелеев. Больше на этом свете никого не существовало.
Леля, дочь польского магната пана Станислава Линчевского, изредка печально вздыхая, рассказала ему о своем отце, бежавшем четыре года назад от потрясений революции за границу. О матери, обезумевшей от нищеты, всеобщего распада и одиночества. О светлом, беспечальном детстве в имении под Белостоком. И о нудной службе сначала в галошном подотделе Красного треугольника, где она ежедневно, с 10-ти до 4-х, исполняла канцелярские работы, отпечатывая скучнейшие документы на страдающем нервным хроническим расстройством Ундервуде, дальнейшем скитании от одних хозяев к другим в качестве прислуги.
Комната, в которой они сидели, было с двумя окошками над панелью, через которые были видны лишь ноги прохожих, была сырой и неприветливой. А сама Леля, изящно-томная, с блестящими наманикюренными ноготками и стрелками подкрашенных ресниц, выглядела настолько, выглядела настолько чуждой этой жалкой обстановке, что Ленькино сердце дрогнуло…
Влада отупело, смотрела перед собой. Она уже ничего не соображала от чтения оперативных сводок, агентурных донесений и выслушивания бесконечных докладов оперуполномоченных.