Проспер остановился и спросил человека в рыжем пальто, что случилось. Тот в коротких словах объяснил, что его сбруя испортилась, и что он ехал из Эг Морт в Сен-Лоран, чтобы встретить там свой зверинец, который был отправлен по железной дороге.
Я тоже вышел из экипажа и, пока Проспер помогал «директору зверинца» поправлять оголовок, я подошел к маленькой девочке и заговорил с ней. Она подняла на меня свои черные блестящие глаза, вероятно, наследство матери — испанки, итальянки, или цыганки.
— Это твой папа? — спросил я.
— Да, месье, — ответила она.
— Как его зовут?
— Брискар.
— А тебя?
Она улыбнулась.
— Мишлет или Миш.
Она совсем не была застенчива, и чувствовалось, что легко разговориться с нею. Я продолжал:
— Вас только двое?
— Да, месье… Мама умерла. Она лежала в Арле, в больнице.
— Давно?
Миш пожала плечами:
— Не знаю хорошенько.
— Вас только двое?
— С нами еще Бастьен, клоун, но он едет со зверями по железной дороге.
— Этот клоун добрый?
— О, он никогда не говорит… И потом… они часто меняются…
— У вас славный домик на колесах. Верно, у тебя есть там хорошая постелька?
— У меня только тюфяк.
Я подошел к фуре и увидел ее внутренность через дверь, которую Брискар открыл, чтобы взять оттуда инструменты. Она походила на грязную нору с пятнами от табака и сала; в ней стояли разбитые тарелки, два продавленных стула, валялся ужасный матрас; в углу виднелся сундук без крышки и из него выглядывал красный лиф и какие-то блестки; на гвозде висел бич укротителя и пара башмаков со шнуровкой.
Мишлет молчала.
— А сколько у вас зверей? — спросил я опять.
— Две обезьянки, «Кокен» и «Риголо», гиена «Фатьма», шакал «Зефир»… А потом «Мистигри».
Когда она произнесла последнее имя, ее глаза ярко заблестели.
— Кто этот «Мистигри»? — спросил я; и она ответила с гордостью:
— Лев!
— Больше у вас ничего нет?
— О, есть еще констриктор… Огромный боа… Он тут с нами, лежит в ящике с ватой. Его не посылают по железной дороге. Он ездит с нами в фуре.
— Зачем?
— Чтобы ему было теплее.
— Ты любишь боа?
— Нет.
— Какого же из зверей ты любишь больше всех других?
— Мистигри. Я называю его Мисти.
— А он тебя знает?
— Ну конечно, да.
— Ты входишь в его клетку?
— Да, с нового года… вместе с папой. За это-то ему дают денег.
Я с жалостью посмотрел на нее. Десять лет! Без матери! Вместо дома — фура с матрасом; единственный друг — дикий зверь; единственная цель жизни — приносить папе деньги. И, надеясь узнать что-нибудь утешительное в ее судьбе, я спросил:
— Ты любишь твоего папу?
— Д-да… — еле слышно ответила она и в первый раз, казалось, смутилась.
— А он тоже любит тебя? Он добрый?
Миш не ответила, но взгляд, который она украдкой бросила на отца был красноречивее всякого ответа.
Я молчал; она скрестила шарф у себя на груди и концом пальцев запрятала под него локон, растрепавшийся от ветра.
В это время грубый голос крикнул:
— Миш!
Благодаря Просперу оголовок был поправлен.
— Скорей на место, — прибавил Брискар.
Миш прыгнула в фуру, но раньше, чем они уехали, я спросил Брискара, где он остановится, и содержатель зверинца сказал, что он собирается «работать» в Сен-Лоране, останется там, по меньшей мере, два дня, а на третий уедет.
— Значит, мы еще увидимся, — сказал я Мишлете, которая только беззвучно пошевелила губами и улыбнулась мне в ответ.
Проспер взялся за вожжи; Брискар остался позади нас. Я обернулся и увидел, что белая кляча тащит фуру, что маленький ослик, напрягая все свои силы помогает ей, быстро перебирая тоненькими ножками. За козлами, на которых сидел Брискар, щелкая бичом, я скорее угадал, чем увидел мою новую маленькую знакомую — Миш.
— Входите, дамы и господа! Входите и вы увидите Брискара, знаменитого укротителя зверей! — и так далее и так далее.
Так кричал клоун в зеленом парике, стоя подле раскинутой палатки, из которой слышался хохот шакала. Сам Брискар, дежуривший подле выручки, получал со взрослых по пятидесяти сантимов, а с детей по тридцати.