— Что же ты сделаешь?
Фемистокл стиснул руку молодого афинянина:
— Я докажу, что в Элладе не один лишь Аристид достоин прозвища Справедливый. Когда я был молод, мой наставник предсказывал мне большое будущее: «Фемистокл, из тебя не получится посредственного человека, ты будешь велик… Я не знаю, в добре или во зле, но великим ты станешь». Я всегда пробивался вперёд. Я везде процветал. Я выступил всей своей волей против власти Персии. Видит Зевс, победа уже близка. Однако олимпийцы требуют свою цену. И за спасение Эллады я должен отдать Демарата. Я любил его.
Оба замерли в молчании, прислушиваясь к песне вёсел, ударявших в торопливую воду. Наконец флотоводец опустил руку на плечо Главкона:
— Если всё пройдёт гладко, люди назовут меня спасителем Эллады. Я стану наравне с Солоном, Ликургом и Периандром, но за это приходится быть справедливым к другу. Дорогая цена.
Смешок вполне мог сойти за стон. Главкон молчал. Фемистокл ступил на лестницу:
— Я должен спуститься к людям. Сел бы и за весло, только мне никто не позволит.
Главкон остался в одиночестве. Вокруг была ночь звёзды, тёмный эфир, чёрная вода, — но ему не было одиноко. Он ощущал себя как на соревнованиях — перед последним броском к цели.
Предстояла новая схватка, ещё одно высшее напряжение сил и воли, а после будет триумф и отдых: Эллада, Афины, Гермиона. Прошлое вновь выплыло из снов: кораблекрушение, забвение в Сардах, Фермопилы, Саламин, муки, перенесённые на «Бозре». Близилось окончание приключения, о котором Главкон мечтал ещё в лодке, перед Саламином. Каким же оно окажется на самом деле? Атлет боялся задавать себе этот вопрос. Хватит и того, что скитаниям его приходит конец. Подобно Фемистоклу, он испытывал неколебимую уверенность в том, что измена должна быть наказана. Конечно, боги жестоки, но не настолько же, чтобы растоптать его в самом конце пути, много раз избавив от всяких обстоятельств. «Зевс никогда не творит чудес всуе». А разве не Зевс чудесным образом всё время спасал его от беды? Пословица сулила утешение.
Вдруг размышления его нарушил крик:
— Аттика, Аттика, радуйтесь, ликуйте!
На горизонте вырисовывались очертания афинской земли — «словно щит, парящий над туманными пучинами». Люди повскакали со скамеек, со смехом и слезами они обнимали друг друга, а свежий и ровный ветер гнал «Навзикаю» по сужающемуся проливу между Эвбеей и материком. Явившаяся на небо заря осветила бурый берег Аттики, над которым сияла белым мрамором вершина Пентеликона.
Час сменялся новым часом, а они все продвигались вперёд. По правому борту отошёл назад низкий берег Эвбеи. Впереди показались Марафон и славная равнина возле него. Пролив делался уже, и потребовалось всё искусство кормчего, чтобы корабль избежал столкновения с подводными скалами. Но вот и Марафон остался позади. Триера обогнула последний мыс, и водный простор перед нею расширился. И все на корабле — даже самые слабые, поспешили как следует навалиться на вёсла, ибо до Оропа оставалась последняя сотня стадий, а там «Навзикая» могла закончить свой путь. Вновь запищала флейта келевста, выводившая лихорадочный ритм. Вёсла заходили чаще и чаще, помогая триере идти вперёд — вдоль песчаного берега аттической Диакрии. В проливе навстречу «Навзикае» попалась рыбацкая лодка: рыбаки глядели на летящее по волнам судно круглыми глазами.
— Битва была? — крикнул с высокого борта Амейна.
— Ещё нет. Мы из Стиры, что на Эвбее. Каждый день ожидаем эту новость. Обе армии стоят друг против друга.
— А где они?
— Возле Платей!
Других новостей не было. Рыбацкая лодчонка осталась качаться на волнах, разбегавшихся от кормы «Навзикаи», Фемистокл насупился, а Главкон принялся затягивать пояс. Платей… Сие означало, что гонцу придётся пересечь всю Беотию, надеясь, что Зевс удержит обе рати от сражения теперь, когда они стоят друг перед другом и когда Демарат с Ликоном стремятся побыстрей развязать его. Притихший корабль завершал свой далёкий путь. Запасные гребцы отодвигали обессилевших, как брёвна, и занимали их места. Фемистокл отправился вместе с Симонидом в каюту: им надлежало приготовить письма Аристиду и Павсанию, изложив в них горькую правду.
Вот наконец и гавань: горстка белёных домиков Оропа у самого берега, крохотная пристань и кучка селян, глазеющих с берега на огромный корабль. Приветствий не было, ибо страх перед саками[47] Мардония загнал в безопасные убежища всех, кроме самых бедных. Вёсла выскользнули из задубевших пальцев, якорь плюхнулся в зелёную воду, опустился на палубу парус. Оставаясь на скамьях, гребцы хватали ртами свежий воздух. Своё дело они сделали. Теперь всё остальное зависит от воли богов и быстроты ног человека, которого два дня назад они называли Главконом Предателем. Сияя благородной красотой, гонец вышел из каюты полуобнажённым: на голове круглая шапочка, на ногах высокие, до колен, зашнурованные охотничьи сапоги. На глазах всего экипажа Фемистокл поместил свиток с письмом в пояс Главкона и приблизил свои уста к его уху, давая последние наставления. Главкон протянул вперёд обе руки — правую Фемистоклу, левую Симониду. На воду спустили шлюпку, оказавшись у края воды, гонец остановился, обратив лицо к ясноликим богам Эллады: он просил у них силы и быстроты.