— Разрешите, товарищ заместитель наркома? — увидев благосклонный кивок, Селиванов повернулся к Свиридову. — Я не очень понимаю, какая связь между этими событиями?
— Умная уже дважды сообщала, что Муромцев уговаривает ее уехать в какие-то далекие богатые края. Возможно, это именно тот случай. Мне думается, что Муромцева хотят переправить за кордон. Вместе с драгоценностями и девушкой. Трудно представить, как он собирается вывозить клад, но у него явно есть какой-то план. А вице-консул будет руководить переправкой, возможно морским путем, — отвечая на вопрос Селиванова, майор смотрел на замнаркома.
— А девчонка-то ему зачем? — продолжал наседать старший майор.
Свиридов только руками развел:
— По всему видно, крепко он к ней привязался. А в таком возрасте отвязаться трудно… тем более, она ему жизнь спасла.
Селиванов открыл было рот, чтобы задать еще один вопрос, но замнаркома так сверкнул стеклами пенсне в его сторону, что тот сразу осекся.
— Достаточно, все понятно. Теперь послушайте меня, Свиридов. Вариант номер один: мы немедленно арестовываем Муромцева и передаем драгоценности государству. Вы, ваши сотрудники и ваша комсомолка получаете награды и звания. Заслужили. Все ясно и понятно. Вариант номер два: мы, заметьте, по вашей настоятельной просьбе выпускаем из страны матерого врага с драгоценностями, украденными у нашего народа. Да еще с подружкой в придачу. Проще сказать, провожаем с почестями. И они благополучно растворяются за границей. Вы понимаете, чем это закончится для вас?
— Товарищ заместитель наркома, я уверен: если Муромцев окажется в Германии, он будет востребован. И иметь рядом с ним своего человека, которому он доверяет, дорогого стоит. Думаю также, что с течением времени ей самой предложат вступить в игру. А что касается золота, то за кордон оно не уйдет…
— Это каким образом? — прищурился замнаркома.
— Разрешите доложить?
Когда через полчаса Свиридов вышел в приемную, в кабинете повисла напряженная тишина. Замнаркома стоял у окна, задумчиво рассматривая уличный пейзаж и напевая себе под нос какой-то кавказский мотив. Селиванов же стоял у стола, ожидая указаний начальника.
— М-да… кстати, этот Климов, который разыграл спектакль на выставке… он, значит, у Свиридова в отделении служит, — замнаркома скорее не спрашивал, а утверждал. — Он не очень засиделся в лейтенантах?
— Товарищ заместитель наркома, я тоже так думаю, но у него серьезное взыскание, — быстро отреагировал Селиванов.
— Так ведь он и делами занимается серьезными, а ошибки в таких делах были, есть и будут. И от них ни он, ни вы и ни я не застрахованы, — назидательно произнес хозяин кабинета, продолжая глядеть в окно.
— Понял вас, товарищ заместитель наркома, — отчеканил начальник отдела.
— Теперь о Свиридове, — замнаркома повернулся, встав спиной к окну. — В уме ему не откажешь. Это хорошо, когда человек с головой и любит головоломки. Подождем еще пару дней. Но чтобы и ему, и нам не сломать головы, в Питере должна быть наготове наша опергруппа для ареста этого бродяги. Поезжайте в Питер вместе с ним и контролируйте ситуацию. Да, и еще одно: специалистов, которых только что просил Свиридов, перед отъездом ко мне. Я их лично проинструктирую.
Глава девятнадцатая
Вопреки прогнозам Седого, Ленинград встретил путешественников хорошей погодой. Хотя солнышко было не южным и не ярилось, но все же щедро простирало свое тепло на проспекты и площади Северной Пальмиры, забиралось в закоулки и дворы, утомившиеся от промозглых ветров и атмосферных осадков. И камень вековых сооружений благодарно возвращал людям эту теплоту, пробуждая в них чувство гармонии, вызывая восхищение северной столицей государства Российского.
Однако первые часы пребывания Анюты в Ленинграде носили сугубо прозаический характер. Усадив спутницу с вещами на скамейку в зале ожидания и пообещав вернуться через час, в течение которого он планировал решить проблему жилья, Седой растворился в людском водовороте. Анюта, слегка оглушенная вокзальной суетой, с интересом рассматривала окружающих. Вот молодая мамаша строго отчитывает малыша за то, что тот без разрешения убежал посмотреть на группу красноармейцев, разместившихся в конце зала. Вот носильщик быстро несет тяжеленные чемоданы, а за ним едва поспевает модно одетые мужчина и женщина, очевидно супружеская пара. Анюта наморщила лоб — женщина была очень похожа на артистку, которую она видела в какой-то кинокартине, но фамилию вспомнить не смогла. Она еще раз подняла глаза, чтобы повнимательнее рассмотреть лицо женщины, но та уже скрылась. А у входа в зал ожидания мороженщица продавала эскимо на палочке — к ней выстроилась очередь, конца которой не было видно. Сколько же надо мороженого, чтобы закончилась очередь… и стоят-то, в основном, пассажиры. А за стенами вокзала шумел громадный город, и жители его тоже любили эскимо. В Москве Анюта никогда не задумывалась об этом, а сейчас даже поежилась, представив, какое гигантское количество мороженого необходимо городу Ленинграду. Взгляд упал на идущего по проходу мужчину. «Где-то я его видела, тоже, что ли, киноартист?» — подумала девушка, и в следующее мгновение ноги ее стали ватными. С портфелем в руках к ней приближался Никита Кузьмич Климов, одетый в гражданскую одежду. Вел он себя как пассажир, высматривающий свободное место. Вот взгляд его скользнул по Анюте и незанятому пространству рядом с ней. Учтиво поклонившись, он справился, можно ли присесть рядом. Анюта машинально кивнула, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Опустившись на скамейку, Климов стал разворачивать принесенную с собой газету, закрывая лицо и говоря вполголоса, как бы самому себе: