— Господи, я так и знал… верить никому нельзя. Но это же безобидный гешефт, так, ерунда, — было заметно, что он с тревогой ждет уточнения, о каком именно контакте идет речь. Похоже, их у него было немало.
— У нашего гостя, Никита Кузьмич, есть одна страсть, — Георгий Иванович наклонился к уху Климова, но при этом смотрел в глаза артисту. — Он любит приобретать часы, преимущественно иностранного образца, а потом дарит их друзьям и знакомым.
Гость на глазах приободрился.
— Вы совершенно правы. Как там?.. «Черная стрелка проходит циферблат, быстро, как белка, колесики спешат…» — напел он вполголоса. — Грешен, имею страсть к точным механизмам.
— Вот что значит артист! Пожалуй, почище Утесова будет, — искренне восхитился Георгий Иванович. — Только вот имей в виду, Никита Кузьмич, наш приятель любит приобретать точные механизмы в основном у иностранцев или у разных других сомнительных типов. А друзьям и знакомым предпочитает дарить по спекулятивной цене.
Разговор постепенно потерял аристократический шарм, зато с употреблением милицейской лексики приобрел специфический оттенок протокола. Константин Степанович развел руками, как бы говоря: «Ну, зачем вы так при посторонних, гражданин чекист?» Но, судя по всему, теперь по ходу пьесы был выход Георгия Ивановича.
— Все это очень интересно, только оставим эту тему для другого раза. Ответьте мне, уважаемый, кто ночевал в вашей квартире прошлой ночью? — в голосе коллеги Климову послышались нотки тщательно скрываемой брезгливости.
— Не понял. Не понял, о чем вы, Георгий Иванович? — артист старательно пытался изобразить на лице недоумение.
— Ну, полно, Константин Степанович, здесь все свои. Я о второй… а может, о первой и главной вашей страсти. «Когда простым и нежным взором, ласкаешь ты меня, мой друг…» — так же вполголоса напел чекист и выдержал паузу, пристально глядя в глаза собеседнику. — Так я жду.
Артист на секунду замешкался, потом начал говорить, осторожно подбирая слова и пытаясь не уронить собственного достоинства:
— Георгий Иванович, извините меня, конечно, но это сугубо личное… как вера. Хочу — верую в Христа, хочу — в Аллаха… или еще кого-нибудь. Так сказать, интимное право каждого человека.
— Я извиняюсь, вы не мусульманин часом? — Георгий Иванович с некоторым изумлением взглянул на собеседника.
Тот замахал руками:
— Побойтесь Бога, православные мы.
— Ах, вот как… тогда должны знать, что Господь сотворил с Содомом и Гоморрой. В отличие от Господа, наш Уголовный кодекс намного гуманнее — всего от трех до пяти. И я точно знаю, что в Магадане не хватает настоящих артистов, — чекист произнес эти слова спокойно и раздумчиво, но на кумира московской публики они произвели магическое воздействие.
— Да, конечно… — глубоко вздохнув, Константин Степанович в следующее мгновение на глазах сдулся, как проколотая футбольная камера. — Да, был у меня один молодой человек…
— Ну же, Константин Степанович! Как зовут? Чем занимается? Когда и при каких обстоятельствах познакомились? — теперь у Климова было ощущение, что на ступеньках парадного крыльца дворянского собрания генерал от инфантерии отчитывает провинившегося кучера.
— Это Боренька… простите, Борис. Фамилия, кажется, Львов, отчества не знаю, — лихорадочно полушепотом зачастил «кучер». — Работает в торговле. Познакомились три месяца назад, у него интересный товар был… в общем, у нас чувство. Такой молодой, чистый юноша.
— Ладно, хватит, — с неожиданной злостью сказал Георгий Иванович. — Все вы чистые, пробу негде ставить. Еще раз подобный контакт скроешь, слово даю, выхлопочу тебе билет до самой Колымы… в одну сторону. А теперь отвечай: в пятницу у тебя вечер занят или свободен? Не вздумай врать, я проверю.
Объяснив артисту, что в пятницу вечером потребуется его помощь, чекист заявил, что больше его не задерживает. Растерянно поклонившись, Константин Степанович покинул кафе. Проводив его взглядом, Георгий Иванович царственным жестом подозвал официанта и потребовал два горячих. Взяв в руку графин с водкой, он вопросительно глянул на Климова. Тот с какой-то бесшабашностью махнул рукой и пододвинул рюмку.