- Когда он заходил к вам, не помните? - спросил я.
- Да уж к самому концу дня, часа в четыре, что ли...
Так! Теперь и вовсе, наверно, не разберешься в этом деле. Вряд ли судебные медики могут так уж точно установить, выпил он спиртное в два приема, с промежутком около часа, или всего однажды. Вот разве дозу легче будет определить, тут ведь всего пятьдесят граммов, а для снотворного надо было бы...
"Работать, работать, ни о чем другом не думать, не отвлекаться!" строго приказал я себе, входя в лабораторию. Но сосредоточиться было по-прежнему трудно, и я пустил в ход такой трюк - начал оживленно беседовать не то с собой, не то с хрононамерой и пультом, бормотал вслух, комментируя свои действия,- это здорово помогает отключать все посторонние мысли.
А с нашим великолепным пультом я вообще любил словечком перекинуться. Мне почему-то всегда казалось, что он при всей своей умопомрачительной красоте слегка глуповат и нуждается в пояснениях, иначе не сможет нормально работать. "Сейчас нам с тобой знаешь, что предстоит? - спросил я его. - Предстоит нам, как это обозначено в журнале, заняться серией первой, координаты двадцать-двадцать... Ну, конечно, тебе и невдомек, что двадцать-двадцать - это расстояние в сантиметрах от верхнего правого угла камеры и что цифры эти обозначают положение, в котором следует поместить перемещаемый объект. Так вот учти - я тебе это объяснил. Эх, чуть я не забыл, ведь сначала нужно произвести контрольную проверку! Берем брусок, бормотал я, с ожесточением орудуя манипуляторами, и выводим этот многострадальный брусок на самый центр хронокамеры".
Брусок плюхнулся на подставку, я убрал манипуляторы, еще раз проверил поле и включил тумблер автоматического нарастания мощности. Пульт обиженно и сердито заморгал разноцветными лампочками и тут же затих, успокоился это он достиг расчетного напряжения. Стрелки подползли к нужным делениям и гордо застыли в сознании исполненного долга. Теперь слово за хронокамерой. "Ах ты, умница, голубушка моя!" - бормотал я, наблюдая, как за ее толстым стеклом расплывается, исчезает брусок вместе с подставной. Еще миг - ив камере стало пусто, только призрачное зеленоватое сияние медленно гасло, уползая в углы стеклянного куба.
Мы обычно перемещали объект в будущее и задавали ему находиться там несколько секунд - до минуты. Интересно все-таки было представлять себе, что в данную минуту этот брусок находится вовсе не в данной минуте, а в той, которая для меня еще только наступит через десять минут... но вместе с тем сейчас (то есть, нет, не сейчас, а в том времени, которое "там" отвечает моему "сейчас") он себе мирно покоится на подставке, и я (не этот я, что здесь, а тот, который из меня будет через десять минут) смотрю на него совершенно индифферентным взглядом: мол, видели мы такое, и не раз... Я даже мог себе представить, о чем он размышляет, этот будущий Стружков Б. Н"
который созерцает брусок, посланный самому себе из прошлого. Вовсе не о том, что на его глазах совершается чудо науки и техники. А о том, сколько раз он успеет провернуть тот брусок туда-обратно до прихода Линькова.
"Узкопрагматический тип, этот будущий Стружков Б. H.!" - с сожалением констатировал я, Стружков сиюминутный.
Зеленое сияние снова залило камеру и опять, облизывая стекло, начало расползаться к ее углам, открывая а центре подставку с возлежащим на ней бруском.
Только я убрал брусок и подставку из камеры и принялся рассчитывать программу эксперимента, - откуда ни возьмись появился Линьков. Я посмотрел на часы - всего 11.40! Линьков перехватил мой взгляд и извиняющимся тоном сказал, что пока дела свои он закончил раньше, чем предполагал, и что хотел бы подождать меня здесь, в лаборатории, если, конечно, его присутствие мне не помешает. Я вежливо сказал: "Ну, что вы!" - но тут же бросил расчеты и уставился на Линькова немигающим взглядом. Линьков беспокойно заерзал на стуле и сказал:
- Я понимаю, вас интересует... вы хотели бы узнать...
- Именно вот, - подтвердил я.
- Говорить-то пока нечего, - неохотно сказал Линьков.
Но я все смотрел на него, как удав на кролика, и Линьков сдался выложил мне добытые сведения. Говорить, по-моему, вполне было чего, и я на ходу пытался распределить новую информацию по клеточкам своей схемы. "Радж Капур"
у нас не работает. Значит, либо он вообще тут ни при чем, либо все же как-то связан с делом. Если это он был с эксплуатационниками на Первое мая, то скорее всего связан. Если нет, то вряд ли. Все равно, искать его надо. Лера знает маловато. Но все же и с ней поговорить не мешало бы... если только Линьков не будет сердиться на меня за такую самодеятельность... Ну, так или иначе, подожду, пока Линьков не выяснит, кто там был, "Радж Капур" или нет.
На снимке его толком не разглядишь: он в профиль стоит, да еще и смеется.
Ладно, отложим это дело. Работать надо!
- Вы тогда займитесь чем-нибудь, - с надсадной деловитостью сказал я Линькову, - а я постараюсь поскорей...
Линьков заявил, что занятие он себе найдет и что я могу не слишком торопиться: время терпит. Потом он начал с озабоченным видом рыться в своей папке, а я опять мысленно схватил себя за шиворот и потащил к пульту. Теперь было еще труднее, потому что я старался не бормотать вслух...
Брусок лежал, как ему положено, и я с огвращением прикидывал, сколько раз мне теперь удастся его перебросить туда-обратно. Удивительно узко мыслит все же этот Стружков, который посылал брусок ко мне десять минут назад, - не мог он, что ли, сократить дистанцию, ну хотя бы до пяти минут! Ну, ладно, там, впереди, нас еще один Борис Стружков ждет не дождется, на часы посматривает.
Сейчас мы ему окажем услугу, по-родственному. Сейчас мы найдем, где эти двадцать-двадцать находятся... Так! Теперь мы посмотрим, какое здесь у нас поле, - хорошее поле, просто замечательное поле, не поле, а прелесть:
силовые линии так и загибаются!
Линьков вдруг спросил, прямо над ухом у меня:
- А что вы меряете?
Смотри, какой любознательный! Интересно, он хоть понимает, что такое градиент! А то попробуй объясни... Впрочем, кое-что он явно знает сверх программы.