Хаким и не подозревал, что попал в самую точку. Нет, определенно Камаля не пугала больше способность приятеля угадывать его мысли. Точнее не скажешь, все это богословие именно «ввергало его в болезненное состояние». Он решил сохранять хорошую мину при плохой игре, попробовал даже пошутить:
— Во имя той самой свободы, которой вы так дорожите, позвольте и мне иметь свои собственные взгляды.
— Имейте на здоровье! Но речь сейчас идет о свободе других.
— Мы не подвергаем ее сомнению, — твердо сказал Камаль, улыбнувшись через силу.
Они возвратились к более банальным темам. Маджар спросил:
— Вы обедать-то останетесь?
Это было так неожиданно, что Камаль, не успев собраться с мыслями, не нашелся сразу что ответить.
— Остаетесь, ну и славно. Тогда надо будет кое-что приготовить.
И он вместе со стулом повернулся к Марте.
— Да, — согласилась она. — Но ты не беспокойся, я сама.
— Нет, Мики, лучше я. Простите, вынужден вас на минуту покинуть, но Мики составит вам компанию. Ладно, Мики? Я пойду что-нибудь куплю, пока не закрылись магазины.
Камаль Ваэд по-прежнему глядел задумчиво и молчал.
Подхватив висевшую на гвозде корзину, Маджар бросил на ходу:
— Я скоро.
Камаль согласился остаться прежде всего из-за предчувствия — а будущее должно было подтвердить его правоту, — что он никогда больше не ступит на порог этого дома.
Дверь за Маджаром захлопнулась, и наступила тишина. Издалека, из города, пронизанного священным блеском клонящегося к закату летнего дня, доносились крики, гам, обрывки песен, смутный гул веселья и тревоги, заполняя комнату, окутывая Марту с Камалем, даже проникая в их мысли и в какой-то мере избавляя от них.
Некоторое время Камаль прислушивался к городскому шуму, потом нагнулся, сунул пустой стакан под стул и снова погрузился в созерцание бездонного, трепещущего неба в квадрате окна, ставни которого Маджар, уходя, заботливо раскрыл, так что в комнату хлынул наконец свет гаснущего дня. Камаль попытался представить себе Марту, сидящую на кровати за ним, чуть слева, в глубине, сидящую молча в той особенной позе, что как бы выражает ожидание; ее задумчивый взор, тонкие полоски губ, которые, даже неподвижные, словно подбирали слова; он тут же подумал о своем приятеле, попробовал вообразить себе их совместную жизнь, близость отношений, когда дыхание двух людей сливается в одно, мысли одного накладываются на мысли другого и рождается супружеская чета, но не смог, натолкнувшись на непроницаемую стену. Перед его глазами предстал лишь силуэт молодой женщины, превратившейся в слух, — мыслимо ли было представить ее себе иной? — настороженной, в платье из легкой ткани, которое стягивало ее под мышками, сверху открывало линию плечей, а снизу, между поставленными рядом ногами, образовывало бороздку, соединявшую воедино ее кисти, длинные гибкие руки, еле заметную улыбку в уголках глаз, выражение ожидания и внимания на лице. Камаль и Марта сидели, не раскрывая рта. Прошло несколько минут.
Потом Камаль встал и так же молча, руки в карманах, подошел к одному из двух окон, глубоко высеченных в стене, и выглянул на улицу. Низко над землей все тот же ковер из различных растений, который он уже видел мельком из переулка, когда приближался к дому. Но свет уже накрыл ковер золотистой невесомой дымкой, уступая его, почти уже не существующего, алчности небес. Не оборачиваясь, не спуская глаз с колеблющегося воздуха, что предвещал приход ночи, хотя тени пока не начали сгущаться, Камаль спросил:
— Удалось вам привыкнуть к этой стране?
— Более или менее, — еле слышно отозвалась Марта.
— Прекрасная страна, что и говорить, но своеобразная и такая непохожая.
— На что?
— На Францию.
Марта усмехнулась.
— Это же естественно.
— Я хотел сказать, на все остальное. На любое другое место в мире.
— Я мало где была.
— А-а.
Стена, бесконечная, непреодолимая, отделяла его от молодой женщины. Он так и остался стоять на своем наблюдательном посту, как человек, покинутый на заброшенном берегу.
Переломив, однако, себя, он отошел от окна и, взглянув на Марту, рискнул еще раз:
— Чем вы занимаетесь?
Марта слегка нахмурила брови.
— Не поняла.