Заграждения сняли. Толпа покорно разошлась, каменные изваяния тоже. Но почему, однако, мы шли, не поднимая от земли глаз, словно провинились в чем, это было более чем странно, особенно если принять во внимание каменные изваяния. Удача непредсказуема. Я шагал вместе со всеми вперед. Шумели веселые ручейки, сбегая от моих ушей к глазам, а потом к носу, попадали в рот, в горло, затем снова бежали к ушам, ни разу не повторив пройденный путь. На улицах все оставалось как было: кафе, магазины, посетители, движение — словом, все. Кого-то звали, кто-то кричал, раздавались гудки. А позади меня?.. Органические отбросы чернели, смешиваясь с пылью и грязью улиц.
И в эту секунду я понял, что дыхание машины, которое можно было сравнить со сварочным пламенем, уничтожило меня в мгновение ока и, прежде чем я успел заметить это, вновь вернуло мне прежнюю форму, но на основе иной, неведомой материи. Я с легкостью парил в воздухе, хотя боль еще ощущалась.
Улицы, все до единой, гудели, жители горячо обсуждали случившееся. Потрясенные, исполненные энтузиазма, они кричали, шутили, плясали, содрогались. Их возбуждение обожгло меня, словно на меня вылили кипяток. Я был единственным, кто не разделял их радость, и не потому, что не в силах был понять ее, а потому, что для меня было немыслимо настроиться на их лад, ведь я собственными глазами видел, как все это началось, как свершилось.
Утешь меня, раствори мою тень в свете дня, ты не спишь, чтобы мог я уснуть на груди у тебя. Я непрестанно повторял эти слова, понятия не имея, откуда они взялись, и вдруг узнал мелодию той самой песенки. Этот вновь обретенный голос блуждал неустанно, носимый ветром той, исчезнувшей страны. Я бродил, вглядываясь то в одних, то в других, в надежде отыскать на лицах людей следы того, что творилось в душе у каждого. Напрасный труд: эти люди несли свои набитые известкой, увенчанные пучком иссохшей травы головы, не испытывая ни печали, ни радости.
Утешь меня, раствори мою тень… В воздухе все еще ощущалась некоторая сухость; теперь уже никто не смотрел в мою сторону, похоже, я внушал страх прохожим. Почему? Я не мог причинить им ни малейшего зла. Если бы они только знали! И все-таки воздух, которым они дышали, был чересчур сухой и горячий, возможно, отчасти из-за меня. Какой-то наэлектризованный. А ведь он питал нас.
Торговцы фруктами разложили свои лотки и возбужденно обсуждали что-то, никогда прежде я не видел народ в таком волнении. Я почти физически ощущал, как меня, словно крюками, неумолимо тащит к расщелине, отливающей голубизной. Я упирался изо всех сил, словно и в самом деле был каменным, однако пламя вокруг меня и во мне все разгоралось, Если бы у меня была возможность коснуться лица моей жены, которое светилось в самой глубине этого сияния! Но этому препятствовали пространство и время и еще, конечно, страх. Я снова и снова возвращался к кофейням, где люди искали утешения в беседе, и в конце концов так и не понял, как мне быть. Не зная, на что решиться, не находя себе места, я отправился домой; и тут меня внезапно осенило: мне вдруг открылась природа власти, подчинившей меня себе.
Когда я пришел, собравшиеся во дворе женщины обсуждали случившееся. Тогда-то все и началось: маленькая Зулейха со смеющимися глазами набросилась на меня с вопросами. До этой минуты в течение долгих лет соседства она была для меня всего лишь женой сапожника Аббаса, и если иногда, а случалось это довольно редко, какое-то неясное предчувствие настораживало меня, настоящих причин для беспокойства все-таки не было, мимолетная тревога тут же улетучивалась. И вот теперь именно Зулейха оказалась орудием судьбы, только что явившей свой лик там, в кофейне! Стоило ей только раз глянуть на меня своими зелеными глазами, как я словно оцепенел. А как другие женщины, успели они что-нибудь заметить? Во всяком случае, они сразу умолкли и, окружив меня, все как одна держались настороже, проявляя крайнюю сдержанность. И вдруг среди них я увидел Нафису. Как, и она тоже!.. Не может быть, она тут, конечно, совсем по другим причинам. И в самом деле, когда мои глаза встретились с ее глазами, мне показалось, они говорили: «Потерпи…»
А Зулейха, оказывается, была в курсе всего. Она говорила о том типе, о взрыве, о машине, убивающей время. Обо всем, только не о моей тайне. Хотя и о ней все знала: достаточно мне было встретиться с Зулейхой взглядом, чтобы удостовериться в этом. Как раз к ней-то она и подбиралась. На мое счастье, в ту пору я знал об этом не больше, чем она. Зулейха не сводила с меня своих смеющихся, искрящихся глаз, ловила каждое мое слово, точно так же, как все остальные женщины, в том числе и моя жена, но она-то ни о чем меня не спрашивала, казалось, она напрягала все силы, посылая мне взглядом все ту же мольбу: «Потерпи, прошу тебя, потерпи до самого конца».