— Не нужно терпеть, если можно не терпеть, — серьезно сказала Виктория. — Я буду в соседней комнате.
Снова зашелестело платье, и она вышла, захватив еще и сумку с тем, что кокетливо называла дамскими штучками. Вирджил приложил руку туда, где, как ему казалось, еще горел след поцелуя. На сей раз заклинание получилось с первого раза.
Уже много позже он задумался, а куда же девалось тело несчастного приказчика из соседней комнаты. Когда он наутро, постучавшись, зашел к Виктории, никаких следов трупа не было видно. Только два человека могли спрятать тело, и поскольку Вирджил совершенно точно этим не занимался — а стоило бы! — оставалось только одно…
========== Часть 4 ==========
Возвращение было болезненным. И нежеланным. Куда лучше было плавать в теплом, мирном забытье, как в бульоне, где не было ни боли, ни надоевших вопросов, ни сволочей полуогров со свинцовыми кулаками. Свет забрезжил между ресницами, тело содрогнулось, и тут же боль отозвалась во всех членах, разлилась от макушки до пальцев. Вирджил сглотнул и попытался вернуться в мягкую ласковую темноту, но поздно. Он очнулся. Рядом четко и напористо выговаривал слова кто-то очень сердитый.
— …совсем озверели? Неужели нельзя было сразу позвать меня и немного подождать? Каким образом я должен проникнуть в мысли этого несчастного, если вы почти выбили из него последний разум?
— Не беспокойтесь, этот подозреваемый крепче, чем кажется, Чезвик. Он вполне в состоянии перенести слияние.
— Если вы не перестанете называть меня по фамилии через слово, то сами не перенесете какое-нибудь слияние, — отрезал незнакомец, и Вирджил, которого эта привычка полурослика в маске тоже выводила из себя, почувствовал проблеск невольной симпатии.
Шевелить веками не хотелось, а разум подсказывал, что стоит только напомнить о себе, как допрос продолжится. Да и слова о каком-то слиянии совсем не вдохновляли.
— Приведите его в сознание, — брезгливо сказал незнакомец. — С чем же приходится работать…
Ох, твою же мать.
Схлопотать еще одно ведро воды в лицо вовсе не хотелось, так что пришлось подать голос. Получилось какое-то невнятное сипение, но сошло и оно.
— Я ведь говорил, Чезвик, этот Бруммонд крепче, чем кажется, — заявил полурослик, и Вирджил был готов поклясться, что они с незнакомым Чезвиком вздохнули совершенно одинаково. — Прошу вас, работайте.
Рядом зашуршало. Вирджил осторожно разлепил веки и едва не отшатнулся — прямо перед глазами оказалось узкое бледное лицо. Полуэльф. В кулаке он держал свечу, в свете которой они могли разглядеть друг друга. Острый подбородок, тонкие губы, изящные крылья точеного носа, черные волосы, выбивающиеся из-под капюшона светлого плаща… И большие влажные глаза, полные сострадания. Встретившись с Чезвиком взглядом, отвернуться было уже невозможно. Не бойся, — говорил он без слов. Все скоро закончится, — молча обещал он. Тебя больше никто не тронет. Никаких больше допросов и побоев. Все хорошо. На Вирджила накатило такое огромное облегчение, что он заплакал без стеснения, и слезы жгучими ручейками побежали по его щекам, закапали с подбородка, потому что вытереть их со связанными руками было нельзя. Впрочем, если бы Вирджилу развязали руки, он прежде всего обнял бы Чезвика, такого родного, такого надежного. Он судорожно всхлипнул.
Расскажи мне про нее, — попросил Чезвик, не отводя глаз. Про Викторию Уоррингтон. Ты можешь доверять мне, ты же знаешь. Я твой друг.
Да, да, — согласился Вирджил и открыл Чезвику вместо объятий свои самые сокровенные мысли.
***
Храм Гештианны оказался просторным — и больше никаких лестных слов для него не находилось. Строители, а потом и жрицы не потрудились украсить дощатые стены, тощих ковров на полу хватало, чтобы уберечь от холода ноги прихожан, но богатством узора и яркостью красок они не отличались. Кафедра проповедника была сработана не без изящества, но по лакированному боку тянулась длинная уродливая царапина. Кроме кафедры, никакой мебели — походило, что поклоняющиеся Гештианне простаивают службы на ногах. «Тоже мне, храм любви и красоты, — усмехнулся про себя Вирджил, — загон для скота какой-то. Спасибо, хоть не воняет». Пахло подогретым вином и пряностями, а от курильниц вдоль стен тянуло чем-то сладким, что Вирджил опознать не смог.
Он не знал, что Живущей понадобилось от служителей варварского культа, и очень удивился, когда она согласилась присутствовать на церемонии. Виктория Уоррингтон всегда отзывалась о богах без всякого почтения. Вирджил обернулся. Виктория со скучающим видом вертела в руках карманные часы. Рядом с ней стоял Ториан Кел, сцепив руки на пояснице и раздувая ноздри. Вот уж кому не привыкать было к культам и обрядам, вот только Вирджил подозревал, что воин-варвар поклонялся совсем другим богам, которые требовали в подношение отнюдь не оливковых веточек, а храмы светлых божеств попросту грабил… если было, что грабить, конечно. Из этого, например, и вынести-то нечего было, кроме курильниц. За широкой спиной Ториана Джейна Стайлс, воровато оглядываясь, ковыряла щепочкой в ближайшей курильнице, не иначе, пыталась выяснить состав благовоний. Вирджил перевел взгляд на Гара, чуть не охнул и обозвал себя дураком. Один из них куда больше прочих нуждался в благословении богини красоты, чтобы исправить оплошность природы. Вирджил до сих пор не задумывался, как человеку Гарфилду живется с внешностью орка Гара. Гар никогда не жаловался, напоказ не страдал и к своей «маскировке» относился вроде бы с юмором. То-то и оно, что вроде бы… Вирджил снова посмотрел на Викторию. Та щелкала бронзовой крышкой часов, нахмурившись и поджав губы. Даже в храме панариев в Таранте она не выглядела такой угрюмой. Хотелось бы думать, что вера в Насредина была ей более по душе, чем дикий культ, но Вирджил не обольщался. Скорее Виктория просто злилась из-за впустую растрачиваемого времени…, но не уходила. И все ради Гара. У этой женщины было большое сердце, пусть даже иногда она пыталась это скрыть.
Большой зал понемногу заполнялся людьми. Радостными, довольными, благостными людьми. Вирджил узнал среди пришедших местного кузнеца, и тот широко осклабился и подмигнул. Вирджил отвернулся — в приветливом оскале кузнеца ему вдруг померещилось что-то плотоядное. Признаться, он не видел такой паствы среди панариев. К Гештианне шли, как на праздник. В храм, где проповедовал старейшина Иоахим, приходили за утешением. За прощением. С просьбами указать новый путь для сбившихся с дороги.
Однажды Вирджил и сам переступил порог, будучи озлобленным на весь свет, несчастным, измученным телом и душой. Далеко не сразу он смог найти покой в монастырских стенах, в узкой светлой келье, которую отвел ему отец Иоахим. Далеко не сразу научился находить утешение в словах проповеди и молитвах, а также честном труде, который ему, когда-то мечтавшему выбиться в бандитские главари, казался стыдным. Игроку, вору и кутиле скрести кастрюли и копать грядки?! Несчетное число раз он отправлялся вечером в постель с твердым намерением уйти наутро. И все-таки оставался, остановленный ласковым словом или внезапным поручением. День проходил за днем, и однажды Вирджил, подметая церковный дворик после утренней службы, вдруг замер с метлой в руках. Стояла осень, сырой прозрачный воздух полнился запахом яблок, таким густым, что хоть режь его ножом и подавай братии на стол. Солнце пропускало лучи между ветками монастырского сада, и влажные после ночного дождя дорожки стали пятнистыми, как шкура дикого кота. Вирджил увидел, как с яблони сорвался желтый лист, слетел, кружась, в лужу и поплыл, как маленький золотой кораблик. Он долго смотрел, как ветер гоняет лист по воде, как будто это было невесть какое представление, и вдруг понял, что внутри впервые за долгое время ничего не болит.
Потом он зачастую различал в толпе во время службы чье-то хмурое лицо и сердцем чувствовал родственную душу, заплутавшую и продрогшую под ливнями невзгод, чужих злодейств и собственных ошибок. Такие прихожане приходили в храм, потому что больше было некуда идти. Таким был сам Вирджил. И он знал, что все еще не обрел прощения, а груз вины до сих пор давил на плечи, просто с верой его было легче тащить. Но в храме ноша казалась посильной. И даже заглядывать в темноту собственной души было не так страшно. Поэтому Вирджил пытался протестовать, когда старейшина Иоахим решил отправить его из монастыря с поручением. Казалось, что все звери в его сердце, которые только-только задремали, проснутся и разорвут его в клочья, стоит выйти за ворота храма в полный соблазнов мир. Однако старейшина Иоахим не принял отказа. Старейшина, как обычно, был прозорливее, хотя даже он вряд ли представлял, куда жизнь забросит его подопечного… и как трудно этому подопечному придется.