Дело было вечером, и на дворе никого не было, никто не видел, как молодая женщина, завернувшись плотнее в свою чадру, не проронив слова, без крика, без стона кинулась вниз, в черную зияющую пасть колодца, как зубами, усеянную по бокам острыми камнями.
Так погибла красавица Гюзейль-ханум, погибла подобно тысяче мусульманских женщин, являющихся бесправной, безгласной игрушкой в руках их отцов, женихов, братьев и мужей!
XIX
Размолвка
– А вы, Муртуз-ага, женаты? – спросила Лидия, когда он кончил свой рассказ.
– Был, давно,– неохотно отвечал тот,– но и то недолго.
Моя жена умерла через год после нашей женитьбы, и с тех пор я не женюсь!
– Разве это у вас, у мусульман, возможно? – удивился
Рожновский. – Я слышал, что все богатые и состоятельные персы должны быть неизбежно женаты.
– О, далеко не все, – улыбнулся Муртуз, – при дворе нашего хана есть много молодых людей хороших фамилий и не женатых. Я хотя не молодой, но тоже не женат и не собираюсь жениться. Однако мне пора! – добавил он, торопливо подымаясь. – Скоро, я думаю, паром перестанет ходить!
– Ну, для вас, как для дорогого гостя, – улыбнулся Осип
Петрович, – мы сделаем исключение, пустим паром и после заката солнца!
Муртуз учтиво поклонился.
– Сердечно благодарю за любезность, тем не менее, мне надо торопиться! – Сказав это, он начал со всеми прощаться.
– Итак, вы приедете к нам в Суджу? – переспросил он еще раз.
– Всенепременнейше, – ответила за всех Лидия, – а пока мы пойдем провожать вас до парома. Вечер чудеснейший, и мне хочется пройтись немного.
Муртуз-ага в знак глубокой признательности за такую любезность низко склонил голову.
Когда они подошли к парому, там уже стояли курды
Муртуз-аги с его лошадью.
– Чудный у вас конь! – не удержался Воинов, искренно им любуюсь.
– Бэшкэш! – произнес Муртуз и протянул Воинову повод уздечки.
– Что вы, что вы! – испугался тот и даже руками замахал. – Я ведь это так!
– Нет, нет, зачем же, такой обычай! – настаивал Муртуз.
– Ну, я этого обычая не признаю! – несколько резко произнес Воинов. – Я русский, да и вы не перс, чтобы нам строго придерживаться всех персидских обычаев!
– Нет, я перс! – холодно произнес Муртуз-ага. – И если вам кто-нибудь наболтал про меня о том, что будто бы я не природный перс, то прошу вас этому не верить. Глупые сплетни, основанные на моем хорошем знании русского языка!
Сказав это, Муртуз-ага еще раз поклонился всем, вспрыгнул на лошадь и, толкнув ее стременами, смело поехал на паром, по дребезжащим и подскакивающим доскам настилки.
– Почему вы не взяли лошадь? – невинным тоном спросила Лидия у Воинова, когда они остались одни. –
Ведь она куда лучше вашей!
– Потому-то я ее и не взял, – сухо ответил Воинов, –
хотя о том, какая лошадь лучше, можно решить, только испытав их быстроту и выносливость. Это так же, как и с людьми, – добавил он, – чтобы решить, кто из них более достоин внимания и дружбы, надо их испытать. Иногда под красноречием и вкрадчивыми манерами таится дурная душа, которой следует остерегаться!
– Надеюсь, вы намекаете не на Муртуз-агу, – резко перебила девушка, – по совести сказать, из вас обоих, по-моему, вы красноречивей!
Сказав это, Лидия отвернулась и пошла к дому, не обращая более никакого внимания на Воинова, который едва нашелся, чтобы пожать руку Ольге Оскаровне и ее мужу, после чего быстрыми шагами направился к площади, где его ожидал конвойный объездчик с лошадьми.
XX
Лидия Норденштраль
Грустный и печальный сидел Аркадий Владимирович в кабинете своей небольшой квартиры на посту Урюк-Даг и машинально глядел в окно, на унылый двор, с выходившими на него окнами и дверями казармы, конюшни, цейхгауза, кладовки, кухни и прочих служебных и хозяйственных построек.
Небольшая каменистая площадка дворика представляла из себя зверинец в миниатюре. Несколько собак разного возраста и масти лежали по всем углам дворика, откинув хвосты и вытянув лапы; между ними с озабоченным хрюканьем прогуливалась большая бурая свинья, всюду суя свое любознательное рыло. За ней, повизгивая и ежеминутно ссорясь между собой, семенило несколько штук белых, черных и пестреньких поросят.
Тут же стоял, с глупо-сосредоточенным выражением горбоносой морды, большой белый баран; около него, как нежно любящие друг друга подруги, жались одна к другой две лопоухие овцы, козел с длинными рогами прохаживался из угла в угол и при встрече со свиньей подставлял ей лоб, как бы вызывая на единоборство. Маленький, хорошенький, молочно-белый ишачок, с черными веселыми глазками, шаловливо потряхивая ушками, кружился вокруг старой губастой ослицы, которая, опустив уши и расставив ноги, флегматично дремала под тенью навеса. Тут же кокетливо грелась на солнце целая семья кошек, светло-рыжей масти и с пятнами, как у кугуара. К довершению всего, в дальнем углу, прикованная цепью к будочке, в скромной позе незаинтересованного наблюдателя, сидела молодая лисичка. По-видимому, она относилась совершенно равнодушно к прогуливающимся но двору курам, гусям, уткам, индюшкам, цесаркам и ручным красноперым гагарам. Только тогда, когда какая-нибудь из этих глупых птиц проходила мимо будки, лисица мгновенно настораживала остренькие ушки; ее дотоле прищуренные глаза широко раскрывались, и в них загорался жадный огонек.