— Ах ты, хитрая лиса! — дед рассмеялся. — Я давно тебя так не называл.
Они двинулись вниз по широкой лестнице, держась за резные перила. Старик осторожно придерживал её под руку.
— Я… никому не говорил, но после смерти твоей бабушки я словно потерял себя. Стал груб с Томасом. Пил. Он не выносил меня таким. Пытался достучаться. Но я... я был глух к его боли. И он ушёл. Создал бизнес, стал успешным, а я… остался в этом доме, во тьме. Мы не говорили долго, пока однажды… он не приехал. С тобой. Кричащим комочком в одеяле. — на губах деда мелькнула настоящая улыбка. — У тебя были её глаза. Глаза моей Мери.
Они вошли в столовую. Просторное помещение с канделябрами, старыми гобеленами и дубовым столом на двадцать человек, у которого сейчас сидели лишь двое. Китти, круглолицая экономка, уже накрывала завтрак, стараясь не мешать. Но даже она краем глаза всё время косилась в сторону старика и Джессики.
— Томас был в восторге, что станет отцом, — продолжал дед. — Но Эмма, твоя мать, не хотела тебя. Он умолял её сохранить тебя, предлагал жениться. А она… смеялась в ответ. После рождения почти сразу начала пить, исчезать. Томас пытался сохранить семью, но…
— Но отец рассказывал мне совсем другое.
— Мы не хотели ранить тебя правдой. А потом стало поздно. Прости, Джесс.
— А потом?
— Он привёз тебя ко мне. Тебе было два месяца. Именно ты нас помирила… Стоило мне взять тебя на руки, как я увидел её. Мою Мери. У тебя её взгляд. А Эмма… сначала снималась в фильмах, потом уехала в Париж с режиссёром. После этого — ни следа.
— Думаешь, она вспоминает обо мне? — её голос стал почти детским.
Он не ответил. Только подал ей тапки.
— Пойдём. Тебе надо поесть.
---
Они ели молча. Кофе источал терпкий аромат, тосты хрустели, но в воздухе повисла густая, почти осязаемая тишина. Лишь звук часов, тикающих в соседней комнате, придавал моменту ощущение движения.
Джессика чувствовала: дед нервничает. Его плечи были напряжены, он не смотрел в глаза. Это был не конец. Это было начало. Начало длинного и болезненного разговора. Или чего-то большего. Что-то витало в воздухе… как будто в доме кто-то ещё слушал. И лес за окнами, и тени в коридорах — будто затаили дыхание.
— Ну как, тебе лучше?
— Да, оказывается, я была очень голодна.
Девушка на самом деле врала. Сухие слова, без капли жизни. Она запихивала в себя еду, не чувствуя ни вкуса, ни желания. Каждый кусок был как камень. Ненавистная пища вгрызалась в её организм, как необходимость, не как утешение. Ложка за ложкой — по инерции, по привычке, чтобы не тревожить деда. Он слишком внимательно наблюдал за ней — будто проверяя, дышит ли она вообще.
Ей хотелось вырвать, освободиться от этой тошнотворной обязанности. Но стиснув зубы до скрипа, она подавляла рвотный спазм. Ради него. Только ради него.
Кухня утопала в полумраке — только полоска утреннего света пробивалась сквозь резные шторы. Старинные деревянные панели на стенах, натёртые до блеска, напоминали о доме с историей. Слишком долгой. В воздухе витал запах корицы, кофе и грусти.
Наконец, справившись с отвратительным комом, Джессика тяжело откинулась на спинку стула, отодвигая от себя пустую тарелку. Кофе обжигал губы — но она лишь пригубила, не рискнув глотнуть. Иначе всё начнётся заново.
— Хорошо, — голос деда был натянут, как струна. — Думаю, теперь ты готова к более серьёзному разговору.
Она не была готова. Совсем. Но причины, чтобы отложить это, не находилось. Или не было смелости их назвать. Она боялась не разговора — взросления. Ответственности, необратимости. Конца детства.
— Через неделю тебе исполнится восемнадцать, — продолжил дед, откашлявшись. Его взгляд прожигал, словно он видел сквозь неё. — И, как ты сама, наверное, догадываешься, придётся взвалить на свои плечи большую ответственность.
Она уже предполагала, к чему всё это. Внутри вспыхнула ярость, жгучая, как раскалённое железо. Мысленно посылая в ад тех, кто забрал её отца, она молча проклинала судьбу. Щёки мгновенно покраснели — краска обиды и бессилия. Пора было… расплетать косы. Стать взрослой. Стать Большой девочкой.
Дед будто читал её мысли. Его седые брови хмуро сошлись на переносице, морщины глубоко врезались в лицо, словно врезались годами боли.
— К чёрту, — сорвалось с её губ. — ОК! Дед, я уже не маленькая! Школу окончила — между прочим, с отличием!
Она сжала губы, едва не сболтнув про конверт с результатами. Большой, жёлтый, такой важный. Всё ещё не открытый. Всё ещё с надеждой.
— Да знаю я про твои оценки, — вздохнул он, устало провёл рукой по голове, растрепав и без того непослушные седые волосы. — В твоих знаниях я не сомневаюсь. Но… — он замолчал, явно подбирая слова. — Конверт у меня на столе. В кабинете.