Дед стоял среди деревьев. Его силуэт дрожал, искажался. Его лицо было… не его. Черты поплыли, как в зыбком отражении воды. Глаза стали чёрными, как смола, а из спины начали расти волчьи лопатки. Кости хрустели, извиваясь.
— Не бойся… — выдохнул он. — Смотри.
С ней что-то происходило. Она хотела убежать, но ноги не слушались. Волна ужаса накрыла с головой, от пальцев до сердца.
На её глазах дед превратился в белого волка. Он был огромен. Его шерсть искрилась серебром, глаза горели разумом. Но в этой разумности было нечто древнее и дикое, что не поддавалось человеческому пониманию.
Волк приблизился и лизнул ей ладонь. Холодно, как лёд. Мир потемнел, будто ночь сомкнула свои лапы вокруг неё.
И в этот момент…
Она проснулась.
Резко села в кровати, как вынырнувшая из воды. Её трясло. Тело было горячим, лоб — в испарине, а сердце колотилось так, будто выдержало войну. Комната — её комната — внезапно показалась чужой.
Тишина была ненормальной, давящей. За окном — дождь. Он бился о стекло, словно что-то хотело проникнуть внутрь.
Она поднялась, дрожа, подошла к зеркалу. Белое лицо, слипшиеся от пота светлые волосы, огромные глаза.
Это был сон… или послание?
Она почувствовала, как внутри неё будто разверзлась память, не её, но родовая. Что-то старое, дикое, чужое.
Спустилась вниз. Лестница скрипела. В кухне — свет. Там, за столом, сидел дед. Как обычно. Как будто ничего не произошло.
— Ты бледная. Плохо спала? — спросил он спокойно, даже слишком.
Она не ответила. Только подошла, обняла его крепко-крепко. Он осторожно прижал её к себе.
— Мне снился ты… ты был… волком, — прошептала она, и голос её сломался.
Он не удивился. Даже не шевельнулся. Только мягко вздохнул:
— Значит, получилось. Я боялся, что ты не выдержишь. Сон — это самый безопасный способ показать тебе, кем я являюсь.
— Это был не просто сон? — прошептала она, отпрянув. — Ты... ты показал мне это?
Он кивнул.
— Через кровь. Это древняя связь. Я не мог ждать. Ты уже начала меняться. Ты чувствуешь? Этот страх, дрожь, будто мир от тебя отдаляется? Это твоя природа просыпается.
Джессика села напротив, дрожащими пальцами сжимая чашку.
— Почему ты не сказал раньше? Почему всё так скрытно? Почему я?!
— Потому что ты — Нортон. Потому что у тебя внутри есть нечто, что не даётся всем. Ты чувствуешь силу, но ещё не знаешь, как её использовать.
Она смотрела в его глаза, и волк, которого видела во сне, по-прежнему жил в них — сдержанный, дикий, мудрый.
— Я… я хочу знать больше. Я хочу быть частью этого. Только… — она выдохнула, — мне страшно.
— Это нормально. Страх — твой первый наставник. Не бойся его. В клане ты узнаешь правду. О себе, о нас, о проклятии, что тянется по крови.
Он встал. Подошёл к ней.
— Пойдём. Сегодня ты увидишь, кем можешь быть.
Она кивнула. В этот раз — уже без слёз.
Потом, стоя под горячим душем, она долго смотрела в стену, пока вода стекала по телу. Сердце всё ещё скакало.
Но в ней уже зародилось нечто новое.
Сила. Решимость. Судьба.
Она прошептала самой себе:
— Что бы ни случилось… я — Нортон. А Нортоны не бегут.
Глава 3
Дом, в котором никто не спит
Утро было чужим.
Сквозь пыльные занавески пробивался серый свет — не солнечный, не бодрящий, а будто выжатый из неба. Воздух казался затхлым, как в запертом сундуке прошлого. Джессика сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с горячим кофе. Из динамика старенького проигрывателя доносилась Дебюсси — утешительный звук, который она включала, когда внутри разрывалось от боли, и ничего, кроме музыки, не могло спасти.
Она не чувствовала вкуса напитка. Просто пила, чтобы не дрожать. Чтобы не умереть от холода, что гнездился внутри, с тех самых пор, как не стало отца.
“Сердечный приступ” — плевок в душу. Он был силён, здоров, упрям как бык. Его невозможно было сломать. Только убить.
Её хобби когда-то спасало её — рисование углем. Тонкие линии, чернота на белоснежной бумаге. Она могла часами вырисовывать чью-то улыбку или пустоту в глазах. Сейчас на холсте, что стоял в углу кухни, был лишь силуэт — не человека, а чего-то звериного, спрятавшегося в тени. Глаза. Белые, мертвые. Она не помнила, когда начала рисовать именно это.
Пахло корицей — на тарелке лежали булочки, свежие, только из духовки. Руки сами двигались. Деду — кофе, немного молока, как он любит. Себе — горький, как ночь без снов. Только вот сны вернулись, и каждый раз она просыпалась в холодном поту, с ощущением, что кто-то зовёт её по имени из-под земли.