В глазах Селестина вспыхнула искра — гордость, обиженная, древняя.
— Осторожней, дитя. Укус зверя — не всегда смерть. Иногда — изгнание. Мы не терпим слабость, но ещё меньше — вмешательство.
---
После совета они вышли на холодный воздух. Джессика дышала глубоко. В груди колотилось. Альфред шёл рядом, стиснув челюсть.
— Он будет мешать, — сказал он. — Грей. Он считает тебя угрозой для круга.
— Пусть боится. Он прав. Я — угроза. Но не им. Себе. Я больше не такая, как была.
— Я знаю, — тихо сказал он. — Я чувствую. Но ты жива. А это значит, что ты можешь сделать с этим что-то.
— Или умереть в следующем испытании, — усмехнулась она.
— Не говори так. Ты теперь часть этой земли. Этот дом принял тебя. Зверь — признал. Даже Грей... ненавидит, значит, чувствует власть.
Она смотрела на небо. Оно было тяжёлым, серым.
А в её тени — в отражении на мокром стекле — скользнула Пантера. Безмолвная, но огромная.
---
Селестин Грей стоял один в глубине зала, у старого камина. Он перебирал пальцами ритуальные кольца, как чётки.
— Дикая девчонка с проклятой кровью.
Она не знает, с кем играет.
И в пламени, тихо и незаметно, на секунду мигнула чья-то другая тень. Не Пума. Не Гиена. Третья.
Глава 30
Селестин Грей
Селестин Грей проснулся до рассвета. Мир всё ещё был синим и неподвижным, как гладь воды перед бурей. В его имении пахло плесенью, солью и выжженной бумагой. Он снова сжёг письма. Снова не смог их прочитать до конца. Просроченные кредиты, уведомления о взысканиях, проклятые счета — всё, как всегда.
Но Селестина не интересовали деньги.
Он давно искал нечто.
Он не знал, что именно, но чувствовал: в этом мире — или рядом с ним — спрятано нечто чуждое, запретное, не принадлежащее плоти и времени. Иногда оно снилось ему: в виде глаза, вырезанного в коре дерева, или слова, сказанного шёпотом, что оставалось с ним даже наяву.
«Ты должен найти его, Грей. Ты же знаешь — оно рядом.» — шептали голоса.
Они пришли к нему впервые двадцать лет назад. Он был молод, полон амбиций, только вступил в Совет Старейшин. Тогда он ещё не знал, что отныне будет марионеткой.
Голосами демонов.
Они говорили из зеркал, из ключевых отверстий, из рта его младшего сына, когда тот впал в лихорадку и навсегда потерял разум.
Он их ненавидел.
И он от них зависел.
Каждую ночь они напоминали ему: он — сосуд. Он — мост. Он — голос. Они выбрали его не случайно. В его роду уже были те, кто служил тьме. И сейчас, когда мир начинал шевелиться, когда девчонка — Джессика — вернулась в особняк, когда кровь снова пошла по кругу, демоны начинали требовать своё.
«Она несёт искру. Она — звено. Через неё откроется то, что нам нужно.»
«А ты — проводник. Найди дверь, Селестин.»
Он искал. Перелопатил архивы, старые дневники, сжигал целые библиотеки, принося в жертву книги. Он заплатил за тайные знания монетами, кожей, воспоминаниями — он уже с трудом помнил лицо своей жены. Возможно, её никогда и не было.
Они обманули его. Он знал это.
Но теперь — слишком поздно.
Он стоял на обрыве собственной жизни. Вокруг рушилось всё. Имение дряхлело, кредиты сжимали горло. Его влияние в Совете таяло. Старейшины сторонились его — особенно Тот, Кто Знает. Один презирал его откровенно. Он чувствовал: рано или поздно его выставят, как прокажённого.
Он должен был найти это.
То, что не принадлежит этому миру. Оно рядом. Он чувствует его дыхание. Оно вибрирует в камнях, когда Джессика проходит по ступеням. Оно шевелится в её тени.
Оно — цель.
А Джессика — ключ.
Но он ещё не знал, откроется ли с её помощью дверь… или клетка.
Селестин спустился в подвал, где когда-то держали вино. Теперь там пахло железом и мёртвой древесиной. Камни, покрытые мхом, отпотели. В самом дальнем углу — старая железная дверь. Её не было на планах дома.
Он коснулся ржавой петли, и та открылась без звука, как будто ждала.
За дверью — комната без окон. Только алтарь. И чаша. Стены исписаны древними знаками, многие из которых он не смел читать вслух. Там, под фреской с выцарапанным символом круга, сидело оно.
— Ты пришёл, — прохрипел голос, будто изнутри самого камня.
В темноте зашевелилось нечто. У него не было лица. Только тень и намёк на форму. Селестин не смотрел в глаза — нельзя. Он знал: если встретиться взглядом — всё, конец.
— Я готов, — выдавил он, подавая чашу.
— Что отдашь?
Селестин помолчал. Потом сжал пальцы в кулак — и сказал:
— Я отдам... день, когда родился мой сын.
Тишина. Потом — шелест. Будто по полу прошёлся ворох старых писем.