Письмо. Линии чёткие, как вырезанные ножом:
«Её кровь стала вашей. Значит, ваша — будет нашей.»
— Он не живёт ради себя. Он выполняет волю мёртвых, — сказал Альфред. — И это делает его опаснее, чем любой враг.
---
Когда он поднялся в комнату, Джессика стояла у окна.
— Где ты был? — тихо спросила она, не оборачиваясь.
Молчание. Только шаги. Тяжёлые.
— Альфред.
Он остановился.
— В доме Греев, — произнёс наконец.
— Один? Без предупреждения? — её голос стал резким. — Почему ты не сказал? Ты что, не доверяешь мне?
Он не ответил.
— Это было нужно.
— Для кого?
Развернулась к нему, в глазах — боль и горечь.
— Я не твоя тень. Не молчащая жена в красивом доме. Я живу в этом — точно так же. Я имею право знать, когда мой муж уходит к тем, кто хотел моей смерти.
— Я не хотел, чтобы ты боялась, — хрипло ответил он. — Я хотел, чтобы ты спала спокойно.
— Спокойно?.. — Она рассмеялась коротко, сухо. — Ты всё ещё думаешь, что я та наивная девочка в свадебном платье, которую можно укрыть от всего.
Он сделал шаг к ней, но она отступила.
— Не надо. Сегодня — не подходи.
---
Этой ночью Джессика не легла в постель.
Она разложила одеяло на полу у камина. Смотрела на тлеющие угли, на обугленный край полена, и не плакала — но что-то в груди рвалось, без звука.
Она не знала, спал ли он. Не слышала шагов.
Мир будто застыл между двумя сердцами, отбивавшими разные ритмы.
---
Но наутро она проснулась в его объятиях.
Он укрыл её, не потревожив. Просто лёг рядом, будто хотел согреть — не собой, а присутствием. Его рука лежала у неё под шеей, а дыхание касалось ключицы.
Через щель в шторе пробивался утренний свет — золотистый, дымчатый, будто ещё колебался, стоит ли входить в этот день.
Она смотрела на него долго.
На ресницы, опущенные, как крылья. На уголки губ. На синеву под глазами — след бессонной ночи.
Он был красивым даже в тишине.
Даже в вине.
Даже в своей невозможности быть простым.
— Не отпускай меня, — шепнула она в утро. — Даже если я злюсь. Даже если убегаю. Просто держи. Потому что я слишком хорошо знаю, каково — когда не держат вовсе.
Он не проснулся.
Но пальцы его сжались чуть крепче.
Она коснулась его пальцев, тёплых, немного грубых — и осторожно обвила его ладонь своей.
Он пошевелился. Не проснулся ещё, но губы дрогнули, словно услышали её во сне.
— Альфред, — тихо, почти ласково.
Она наклонилась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, по линии скулы, обрисовала губы, словно хотела запомнить их навсегда.
— Прости, — выдохнула она. — За то, что я снова поставила между нами тень. Я просто… боюсь потерять тебя сильнее, чем могу выразить словами.
Она поцеловала его в висок.
— Я здесь. Я с тобой. Даже если вру себе. Даже если злюсь.
Его глаза приоткрылись. Медленно, как будто сон ещё не отпустил.
— Джесс...
Но она уже склонилась к нему ближе, накрыв его губы поцелуем — не торопливым, не сдержанным, а живым. Внутри неё было всё: дрожащая любовь, невыговоренная тревога, стремление почувствовать его рядом — по-настоящему.
Она не ждала ответа. Просто скользнула ближе, перекинулась через него, села верхом, вложила ладони в его грудь и посмотрела в глаза.
— Дай мне забыть ночь, — прошептала. — Дай мне тебя. Без прошлого. Без угроз. Без клятв. Только нас.
Он приподнялся, коснулся её щёк, удивлённо и будто заново узнал её.
— Джессика...
Но она уже тянулась к нему, как будто хотела заново слиться с ним — не телом даже, а сердцем. Её губы находили его, руки скользили по телу, легко, свободно, как будто они впервые были вместе без страха.
Её движения были мягкими, но уверенными — она не просила, она вела.
И в этой близости было всё, что не укладывалось в слова:
обида, прощение, нужда, нежность, и её молчалое «не отпускай меня», впаянное в каждый вдох.
Они были медленными, как утро за окном. Тёплыми. Настоящими. Без брачных ритуалов, без имён, без клятв чужих — только двое.
И весь остальной мир вдруг стал неважен.
---
После — она лежала рядом, прижимаясь щекой к его груди, слушая, как уходит напряжение.
Он гладил её по волосам молча.
— Утро пришло, — шепнула она.
— И ты всё ещё здесь, — ответил он, целуя её в макушку. — Значит, всё правильно.
Они не пошли в гостиную. Не стали делать вид, будто утро обычное, а ночь не оставила в сердцах царапин.
Прямо из спальни, босиком и в тишине, они направились на кухню — туда, где в доме всегда было тепло.