Иногда одни женщины оставляют других, не потому что хотят, а потому что сами не знали, как выжить.
---
Но в глазах Джессики теперь навсегда остался тот взгляд — несильной женщины, которая не смогла,
но всё равно была её матерью.
Они шли по границе двух миров — туда, где дерево корнями врастает в пустоту. Сара Агата не оборачивалась, а Джессика едва поспевала за ней, чувствуя, как холод разрывает кожу, как будто её оболочка не справляется с плотностью мёртвого пространства.
Всё вокруг становилось зыбким, будто сон, вытканный из праха.
С.А. остановилась у кривого зеркала, покрытого трещинами. Оно не отражало — оно впитывало. За ним пульсировало нечто большее, чем смерть. Что-то личное.
— Ты чувствовала её, не зная, откуда она, — сказала Сара, не глядя. — Пантеру. Она приходила в твои сны, защищала тебя в Париже. Присматривала за тобой, когда ты была слишком слепа, чтобы идти одна.
Джессика кивнула. Да. Её Пантера. Тень, шепчущая из глубины. Присутствие — пугающее и родное.
Сара Агата подняла руку.
— Она была моей.
Из-под её ладони вытек свет — густой, как чернильная кровь. Из него медленно, с грацией ночи, вышла Пантера. Тело как жидкий бархат. Глаза — как лампы в пещере. Она подошла к Джессике, и не рычала. Только смотрела.
— Я удерживала её здесь. Пока ты не была готова.
— Она была во мне. До тебя. Когда ты родилась, она услышала зов. И пошла. Оставила меня — чтобы быть рядом с тобой. Защищать. Присматривать. Дожидаться.
Джессика молчала. Сердце билось часто. Слишком часто.
— Я не удерживала её. Не могла. Она ушла, зная, что однажды умрёт. Что у тебя может не хватить силы удержать её.
…и ты не удержала…
Голос Пантеры прошелестел в воздухе, словно ткань по стеклу. Боль вспыхнула, но на этот раз — не как утрата, а как воспоминание.
— Она погибла. — Джессика прошептала это. — В том испытании. Когда всё рушилось.
Сара Агата кивнула.
— И я почувствовала это. Была готова уйти за ней. Но Пантера… не умерла окончательно. Она выбрала тебя. Ты её хозяйка. Не я.
Сзади послышался шорох. Из сумрака вышло существо — стройное, чёрное, текучее, как сама ночь. Пантерa. Величественная и безмолвная.
Она подошла к Джессике, встала напротив. Их взгляды встретились — и Пантерa склонила голову.
Не как защитник. А как часть.
— Возьми её. И никогда больше не сомневайся, кто ты, — прошептала Сара.
Пантерa шагнула вперёд — и исчезла в теле Джессики, как дыхание, как ритуал, как дом, в который возвращаются.
На миг всё затихло.
А потом — в груди разом ожили две силы.
Пума — яркая, горячая, солнечная.
Пантерa — ночная, хищная, грациозная.
Они обе были с ней. Обе принадлежали ей.
---
— И что теперь? — прошептала Джессика.
Сара Агата посмотрела вдаль. Там, где пепел превращался в звёзды.
— Теперь ты — не просто наследница рода. Ты — выбор рода. Я прошла до края, но не шагнула дальше. Ты должна. Ради себя. Ради тех, кто не смог.
---
Свет начал тянуть её обратно. Пантерa внутри — впервые не дикая, а тихая. Усталое дыхание Пумы отзывалось в её собственном теле.
Она знала: они с ней. Навсегда.
Когда Джессика исчезла в вихре света, Сара Агата осталась стоять на краю мёртвого мира. Ветер мёл сухой пепел, а небо снова стало глухим, как каменная плита.
Но она не спешила назад, туда, в Холодный дом.
Она смотрела в пустоту — и в ней что-то менялось.
Тьма не звала её обратно. Она… отпускала.
Пантерa ушла.
Прощение состоялось.
Тайна вернулась к своей носительнице.
И тогда воздух дрогнул — не как смерть, а как жизнь.
Она в последний раз посмотрела в сторону, где исчезла девушка. Там осталась её Пантерa — больше не её.
«Теперь она твоя. Теперь ты сильнее меня…»
Пустота вокруг дрогнула.
Земля под ногами начала рассыпаться в золотую пыль, будто она стояла на границе — и мрак уходил, уступая место свету.
Сара закрыла глаза. На губах — почти-улыбка. Тихая, виноватая.
Когда она открыла глаза вновь, всё изменилось.
---
Она стояла на холме, покрытом мягкой травой, качающейся от лёгкого ветерка. Над ней — голубое, чистое небо. А внизу — долина. Дом, которого не было в её жизни, но который всегда жил в её сердце.
Там, у дороги, её ждали.
Муж. Седой, худощавый, в выцветшей жилетке. Тот самый, с кем они когда-то бежали от войны, строили ферму, теряли надежду. Он держал в руках соломенную шляпу и прижимал её к груди. Его глаза — выцвели от времени, но светились тёплым, неизменным: любовью.