Рядом с ним — мужчина, тоже седой, плечистый, с суровыми скулами и взглядом, который она запомнила мальчишеским. Но теперь в нём была глубина прожитой жизни.
Сын.
Тот, кого она отправила прочь, жертвуя материнством ради рода. Тот, чьё сердце она так и не коснулась вживую. Он смотрел на неё без гнева. Без слёз. Только с пониманием. И — с прощением.
Она застыла.
— Я думала… — прошептала.
Сын сделал шаг.
— …что уже слишком поздно? — закончил он за неё.
Она кивнула.
— Я всё разрушила. У тебя была тяжёлая судьба. Я выбрала не то.
Он посмотрел в глаза отцу, тот молча кивнул и положил руку на плечо сына. И тогда мужчина — её сын — подошёл к ней и просто сказал:
— Мне было тяжело. Но ты дала мне силу. Хоть и не знала об этом.
— Ты простил меня?
Он не ответил словами. Он обнял её.
И всё стало тёплым.
---
Слёзы стекали по её щекам, но это были живые слёзы. Словно в этом прикосновении — отец, сын и она — рассыпались все проклятия рода.
Сара Агата выдохнула.
И впустила в себя свет.
Словно тысяча лет одиночества растворились в одном слове: «домой».
---
Они пошли втроём, медленно, по дороге среди маков и трав, туда, где шумело дерево — высокое, как сама память. Где не было долга. Где не было боли. Где всё, что осталось — это любовь.
И в последний миг, прежде чем исчезнуть из мира мёртвых, Сара Агата обернулась — будто благословляя ту, что осталась там.
Джессика.
«Иди дальше. Ты не одна. Теперь ты действительно наша.»
Глава 46
Последний бой
Джессика шла сквозь безвременье.
Позади осталась Пантера — вернувшаяся к ней от Сары Агаты. Позади — молчание матери.
Но путь не кончался. Он сужался, темнел, и наконец вывел её в зал, где, казалось, сама реальность держала дыхание.
Колонны были расколоты. Пыль не оседала, будто воздух был мёртв.
Под ногами — камень, пепел, кровь.
В центре зала, под трещиной в потолке, стоял он.
Селестин.
Он был спокоен. Но в этом спокойствии чувствовалась треснутая воля.
Руки за спиной. Меч на поясе. Глаза смотрят, как на обречённую.
— Ты пришла, — сказал он, без улыбки. — Я знал, что ты придёшь.
— Я пришла пройти. Не умереть, — ответила она.
— Пройти?.. — он хмыкнул. — Ты всё ещё думаешь, что это про прохождение?
Это — суд. И я — его воплощение.
Джессика подошла ближе.
— Почему ты здесь? Ты же живой.
— Был. Когда-то. Пока не стал... этим.
Они велели мне закончить то, что не смогли другие.
Я — последний меч рода. Последняя цепь.
— Кто «они»?
Он смотрел ей прямо в глаза. И в его взгляде был голод.
— Те, чьё имя ты забыла. Те, кому клялся мой отец.
Ты — их ошибка.
А я — их кара.
---
Он выхватил меч и шагнул вперёд.
Она едва успела увернуться — лезвие свистнуло над головой.
— Ты не послушала! Не покаялась!
Ты думаешь, можно уйти? Просто уйти? С Пантерой? С памятью?
— Я ничего не должна, — бросила она, отпрыгивая в сторону.
Селестин атаковал снова.
Он двигался, как волна — одна за другой.
Он не давал ей ни шанса. Его меч пел — не металлом, а яростью. Каждый удар будто говорил: «Ты — ошибка. Ты — слабость. Ты — лишняя.»
---
Она защищалась. Пума внутри вела её влево, Пантерa — в тень.
Но он был слишком хорош.
В нём не было сомнений. Он не дрался — он вершил приговор.
Камни сыпались с потолка, когда их удары сотрясали зал.
Джессика упала. Кровь стекала по щеке. Он наступил ей на запястье.
— Вот и всё, — выдохнул он. — Я чувствую, как меч жаждет.
Ты не пройдёшь. Я не позволю. Я должен.
Он поднял клинок. Остриё легло ей на грудь.
Джессика захрипела, пытаясь приподняться.
Глаза — мутные от боли, но ясные.
— Тебя сюда привела не клятва. А страх, — прошептала она.
Он замер.
— Ты не боишься меня, — сказала она. — Ты боишься того, кто смотрит на тебя... оттуда.
И тогда зал застыл.
---
Температура упала. Воздух стал густым, как вода.
И в щель в потолке — как чёрное перо, как дым, как веление древности — опустился Царь мёртвых.
Селестин отшатнулся, как от ожога.
— Н-нет… я... почти...
Он упал на колени. Меч выпал.
— Я заслужил! Я должен был завершить! Она — позор рода!
Царь не отвечал. Он просто стоял — выше времени, тише безмолвия.
Из его глаз (или вместо них) струились образы — крови, присяг, детей, умерших до своего имени.
— Ты был мальчиком, — заговорил Царь. —