Вскоре эта встреча состоялась. Ульрих Лукк запросто пришел к нам домой. Это был круглолицый, жизнерадостный и приветливый молодой человек двадцати семи — двадцати восьми лет. Лукк слегка сутулился и носил очки с толстыми стеклами; когда снимал их, чтобы протереть, напоминал разбуженного утром филина, который смотрит на мир невидящим, непонимающим взором. Наш Христофор Меликсетович сказал бы, пожалуй: усердие, начитанность, доброжелательность.
Дядя для приличия посидел с нами минут пятнадцать — двадцать, извинился, сослался на срочные дела, хотя я-то прекрасно знал, что никаких срочных дел у него не было, и ушел, оставив нас вдвоем.
На столе были бутылка коньяку, ваза с маленьким, круглым, осыпанным ореховой пудрой печеньем. Гость с охотой прикладывался к рюмке, я не отставал. Лукк, без сомнения, обладал даром располагать к себе; как-то само собой потек непринужденный разговор — обо всем и ни о чем... А потом Лукк сказал, что его очень интересует положение немцев в нашей колонии и вообще в Советском Союзе.
Мне и самому было интересно об этом потолковать. Я рассказывал, какой у нас богатый и налаженный колхоз — лучший в округе: дома один к одному — каменные и крыши железные; у каждого приусадебный участок, рассказал, какой выращиваем виноград, какое из него делаем вино, куда продаем, какие получаем доходы, что строим... А он слушал, слушал и не вытерпел:
— Все дело в том, что ваш колхоз — из одних немцев. Мы умеем и любим работать. Даже в колхозе. Да, да, именно так, даже в колхозе... германский дух... он везде германский дух. Даже в колхозе...
Так начиналось знакомство с человеком, которому было суждено сыграть не последнюю роль в моей будущей службе».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
Еще на первом курсе университета, усердно изучая историю, психологию и богословие, юный Лукк обратил внимание на строки из Евангелия от Иоанна: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесем много плода» — и сказал себе: вот прекрасное напутствие солдату перед боем.
В те годы и родилась у Лукка мысль познакомиться с тем, как провожали в бой солдата полководцы разных времен и народов. Не придавая пока какого-либо серьезного значения этой любительской работе, он начал переписывать на карточки высказывания, казавшиеся ему наиболее удачными. Составил план на год: «Ораторы античного мира», и, когда неожиданно быстро закончился год, первый раз просмотрел работу и удовлетворенно сказал себе: «В этом что-то есть!» Потом пришло увлечение Наполеоном. Спрашивал себя Лукк: какая сила могла бросить Наполеона с одним лишь гренадерским батальоном на мост через небольшую речку, охраняемый десятитысячным войском австрийцев? Что успел он сказать солдатам? В чем она, власть слова? На чьи сердца, на какие обстоятельства рассчитана? И вообще, в чем истоки готовности к самопожертвованию? На Западе. И на Востоке, где все другое. Вот Япония. Загадочная и великая, недоступная пониманию европейца.
Где истоки самурайского кодекса чести? Все ли дело в обожествлении императора? Или в постоянной готовности к ударам судьбы, рожденной жизнью на неспокойных вулканических островах? Или в мифических преданиях докитайского культурного периода, которые провозглашают всемирную миссию Японии и тем самым дают самураю силу, неведомую воину иному?
Япония все сильнее влекла к себе Лукка. В августе 1935 года он не без интереса читал в «Цайтшрифт фюр геополитик» статью немецкого корреспондента Рихарда Зорге из Токио «Японские вооруженные силы. Их положение. Их роль в политике Японии. Военно-географические следствия». В ней говорилось:
«Цель, которую единодушно преследуют все без исключения круги японской армии, — безоговорочная мобилизация всех сил народа и государства ради неизбежного, как здесь считают, момента, когда придется в бою решать вопрос, быть или не быть современной Японии. «Тотальная мобилизация» любой ценой уже в мирное время — вот руководящий принцип японских вооруженных сил».
В брошюре военного министерства, опубликованной в ноябре 1934 года, провозглашается всемирная миссия Японии:
«...она (Япония) готова распространить дух японской морали по всему миру... Мы должны стать достойными задачи руководить миром при создании вечного счастья человечества».
...Далекий, но близкий германскому сердцу мотив. Как отбирают, как готовят в Японии тех, кто ради распространения духа японской морали по всему миру готов отдать жизнь? Как зарождается и как набирает всесокрушающую силу божественный «весенний ветер» — камикадзе?