– Да это же раритет. – Восторженно орал он. – Мы на этом кучу бобла сделаем.
Мне было хорошо от того что друг доволен. Хотя бы кто-то доволен от того, что я есть на этом свете.
Съездил в Глуховку, что бы попробовать как-то договорится с Кнутом и Шмелём и тут меня ждал облом. Оба сказали мне, чтобы я не впрягал их в свои дела. Посидеть, выпить, пожалуйста. Но без ментов. Один раз навестил дедовский дом. А на обратном пути, меня остановила бабка Раиса. Прижимая сухие, морщинистые ладони к щекам, посетовала на алкаша Вову. Сказала, что приезжали к нему полицейские и что-то спрашивали обо мне.
– Только что он скажет, пьянь подзаборная. – Скрипела она. – Вылупил свои моргала и башкой кивает. Я им справку показала, что он не в себе, они и уехали. А что случилось то?
– Да все нормально. В дом к деду кто-то залез, перевернул там все. Ну я заявление в полицию написал. – Врал я, прямо смотря в честные и выцветшие от прожитых лет, глаза старухи. В тот момент, я возненавидел Леру. Но ещё больше я ненавидел дядю Колю. Почему, чтобы создать себе благополучие, за это должен кто-то расплачиваться?
В конце августа, меня вызвали на учебу и получив разрешение от следователя, я на байке выехал в Липецк. По прибытии, встал на учет в местном отделении полиции с запретом покидать город до суда. Поселили меня в общаге при училище. Территория огорожена, что меня полностью устраивало и я не переживал за свой мотоцикл. Я учился. Спокойно прошла осень и тихо проскользнула зима. Я знал, что у Леры, как у свидетеля, тоже подписка о невыезде и все они ждут, когда можно будет свалить. Потом была повестка и меня отпустили в Воронеж. По приезду я целый день провалялся на Пашкином диване, отгоняя от себя мысли о суде. Представлял, что у меня будут спрашивать и что я буду отвечать. Я гнал от себя эти мысли, но они возвращались вновь, настойчиво долбя в одну и туже точку. Не помню, как я уснул.
А вчера был суд. Самый поганый день в моей жизни. Сначала мы с Лерой сидели в комнате свидетелей. Мы не разговаривали и вообще, я старался не смотреть в её сторону. Потом первой, вызвали почему-то её. И я не знал, что она там говорила. Минут через пятнадцать, вызвали меня. Я стоял и смотрел только на судью. В зале сидело довольно много людей. Я бегло оглядел их, но Леры не увидел. Скорее всего, отпизделась и свалила. В переднем ряду, рядом с пожилым, усатым мужчиной, сидела заплаканная женщина. Мама Олеси. – Определил я. Слева, на скамейках, сидели присяжные, а Олеся с какой-то теткой, была в клетке справа от меня и боковым зрением, я видел рыжую копну волос на её голове. Очки у неё отобрали, и она щурилась, пытаясь поймать мой взгляд. Он ждала, что бы я повернул к ней голову. Её пальцы вцепились в крашенную арматуру решетки, а губы полуоткрытого рта, как будто что-то шептали. Она ждала от меня спасения. Только я был её спасением, и она это знала. И знала, что я тоже это знаю. Я прикусил нижнюю губу и давил её зубами, ожидая боль. Но её не было. Была только кровь. Я проглатывал её и давил снова.
Я дал показания против неё. Я все так же смотрел на судью, но увидел, как Олеся закрыла лицо ладонями и завалилась на пол. Заседание прервали и оглашение приговора перенесли на следующий день.
Утром следующего дня, я дежурил напротив дома дяди Коли. Я видел, как они загружали чемоданы в такси. Я ехал сзади машины до самого аэропорта и следил за ними до того момента, когда они скрылись в зоне отправки. Я посмотрел на табло. Самолет улетал в Софию. В этот же день с меня полностью сняли подписку о невыезде и в тот же день я собрался в Липецк. Я не знаю сколько лет дали Олесе? Но я думал, что буду как-нибудь помогать ей. Не знаю, как, но думаю я решу эту проблему. Я постараюсь помочь ей встать на ноги, когда она освободится. Я давал себе слово, даже не зная, как у меня все сложится впереди.
А сейчас, сплошная белая разметка убегала под переднее колесо моего красивого байка, и я ловил ртом соленые слезы, стекавшие по моим щекам.