Крисси перевела дух. Кажется, первый раз за всю свою тираду. Так ей показалось.
Стены прекратили вращение.
Она смотрела на Мэтта, который окаменел, словно олень, ослепленный автомобильными фарами.
— Да, — сказала она, садясь обратно на диван. — Пожалуй, ты тут тоже сыграл какую-то роль, Мэтт.
Наступила тишина.
Из комнаты Кэма на втором этаже не доносилось ни звука. Он якобы играл в компьютерные игры на своем планшете, но, скорее всего, смотрел похабные ролики на YouTube.
За окном, как всегда, стояла тишина — ни газонокосилок, сражающихся с вечнорастущей травой, ни прогреваемой перед выездом машины.
Весь мир съежился до размеров комнаты, в которой, казалось, еще звучало эхо ее горьких слов.
Крисси ждала. Что он теперь сделает — выгонит ее из дома? Она никуда не пойдет без Кэма. И, черт возьми, почему это она должна куда-то уходить? Она главный опекун ребенка. Кэм имеет право жить в своем доме. Да, его мать изменила мужу. Но это не самое страшное преступление, сколько бы Оливия Коллинз ни пыталась убедить Крисси в обратном.
— Я знал, что этим кончится. Я знал. Я тебя не достоин, Крисси.
Мэтт вдруг заговорил, неожиданно тихим голосом.
— Я еще тогда понял, когда ты влетела ко мне в кабинет, устраиваясь на работу. У тебя был такой неприступный вид. Я девушка из рабочего класса, не подходи, сожру с потрохами. Полная чушь! Никогда не встречал никого добрее тебя. И красивее. Ты потрясающая. Я влюбился в тебя с первого взгляда. Испугался тогда, что ты заметишь это по лицу и подумаешь, что я какой-нибудь извращенец из порнофильма, предлагаю тебе работу, только чтобы затащить в койку.
Мэтт рассмеялся.
Крисси затаила дыхание.
— Мне хотелось дать тебе все. Хотелось доказать, что я тебя заслуживаю. Когда я нашел этот дом, я подумал — мне такое не по карману, но Крисси наверняка понравится. Я не идиот, Крисси. Я знаю, зачем женятся на таких, как я. И вот я внес залог и начал работать по четырнадцать часов в день, чтобы платить ипотеку. Нам эти платежи не по средствам. А потом началась рецессия, на работе возникли проблемы, но я не хотел тебе рассказывать, потому что тогда Кэм болел. Мне уменьшили зарплату, я запаниковал. И… Пожалуй, меня в какой-то степени даже устраивало, что ты сидишь дома.
Он немного помолчал, затем продолжил:
— На самом деле я всегда знал, что ты уйдешь от меня. Что ты найдешь кого-то получше и уйдешь к нему. Я воображал, что, пока ты сидишь дома с ребенком, никуда не денешься. Знаю, что это бред, но что мне остается делать. Да, пусть я старомодный тупой шовинист, но, поверь, я никогда не любил никого, кроме тебя, и хотел только одного: чтобы тебе было хорошо. Я на все ради тебя готов.
Крисси зажала руками рот. Она не верила своим ушам. Неужели это правда?
— Ты что, действительно думаешь, что я вышла за тебя из-за денег?
— А разве нет?
— О, Мэтт, да я же влюбилась в тебя! Как ты мог подумать, хоть на секунду, что я настолько меркантильна? Разве не помнишь, как мы веселились вдвоем? Постоянно ржали. Что ж ты за придурок, я с тобой и в маленькой квартире была готова жить.
Муж смотрел на нее недоверчиво. Но в ее голосе звучала неподдельная искренность. Крисси говорила правду.
— Неужели с такими мыслями тебе не хотелось меня убить? — спросила она.
— Никогда. Я же люблю тебя, Крисси. Я подъезжал к дому и сидел в машине, гадал — вдруг ты сейчас с ним. Хотелось его убить, себя, но тебя я пальцем не трону. Злился на тебя, это да. Но я все же надеялся, что он в конце концов тебе надоест, и все кончится само собой. Я этого ждал.
— Потрясающе. Господи, как мы до такого дошли? Как могло так получиться?
— Понятия не имею. Наверное, бывает и хуже. Как эта, по соседству. Умерла, никто и не вспомнил, так и сгнила, сидя в кресле.
Крисси покачала головой.
— Похоже, ты ей сочувствуешь. Тем более что я и ей сделала больно.
— Нет, — ответил Мэтт. — Разве ты не понимаешь, Крисси? Что бы ты ни сделала, ты все равно моя жена, мать моего ребенка. Это мы, а это они. Если Оливия твой враг, она и мне враг. Никому не позволю угрожать моей жене безнаказанно. Вне зависимости от причин.
Крисси вздрогнула. Ей не хотелось даже вспоминать об Оливии, неважно, живой или мертвой.