- Или случилось что?
- Дядя Миша, Наталья Михайловна сказала, что ты от нас уезжаешь. Я тебя седьмого мая последний раз увижу?
Киреев растерялся. Он не знал, что ответить ребенку. Соврать бодреньким голосом? Стыдно.
- Лиза, я тебе вот что скажу. Мы обязательно должны увидеться. И вот еще что. Я в свой Старгород, как коростель, пешком пойду. Правда, вместо котомки рюкзак у меня будет, и пойду я днем, а не по ночам, а в остальном похоже.
- Как - пешком? - удивилась Лиза.
- Я ведь тоже, как и ты, мечтал всю жизнь по полям да лугам ходить, вдоль речек, да через синие леса. Может, до Старгорода сил хватит дойти. Только, чур: об этом знаешь только ты.
- Какой ты молодец! И мне с тобой захотелось. Я никому не скажу.
- Подрасти сначала, хорошо?
- Дядя Миша, а как я узнаю, где ты будешь находиться?
- А тебе это важно?
- Конечно.
- Тогда сделаем вот так. Из самых красивых мест, куда меня занесет нелегкая...
- Кто занесет?
- Это говорят так. Торжественно обещаю, я буду тебе письма оттуда посылать с подарками.
- Какими подарками?
- Например, цветок сорву с луга. Или листок с дерева. Идет?
- Идет!
- Ну вот и славно. А сейчас тебе спать пора. Передавай привет своим бобрам.
- Передам. А коноплянку ты встретишь?
- Все. Спать, - и он положил трубку.
Глава восемнадцатая
- Тяжко, - это первое, что сказал Софье Киреев. Он сидел на полу, окруженный горой вещей, и, кажется, был близок к отчаянию. - Ничего не получается.
- А это потому, что у вас системы нет. Кстати, здравствуйте. Плащ куда повесить?
- Спасибо, не надо. Тьфу ты! - Они оба засмеялись. - Здравствуйте. Плащ на вешалку. Я в том смысле, что помогать мне не надо. Управлюсь. Вы садитесь, а я пока кофе соображу.
- Вернемся к системе. Коробки у вас есть? Веревки? Хорошо. Я займусь посудой, вы - книгами, потом одеждой. Кстати, вещей-то у вас и не очень много.
- И слава Богу.
- Я слышала, Алла вам очень помогла.
- Не то слово. Спасибо ей. Что в этом мире без добрых людей делать? После этого они приступили к работе. Работали молча. Готовую коробку вдвоем относили в коридор. Софья обратила внимание, что лоб у Киреева быстро покрылся испариной.
- Михаил, а вы не обидитесь, если я вас спрошу?
- Как можно в наше время что-то обещать? Но я постараюсь.
- Зачем вы квартиру продаете? Если желаете из Москвы временно выехать - ради Бога. Сдайте квартиру, получайте деньги. Извините, конечно, если я не в свои дела лезу.
- Все нормально. Моя прежняя жена тоже так рассуждает. Наверное, вы обе правы. Скажу подругому: это ваша правда. У меня другая.
- Другая?
- Не лучше вашей, не хуже, но моя.
- Я не понимаю. Это - здравый смысл, только и всего. Из него и следует исходить.
- Здравый смысл?
- Ну да.
- Я болен, Софья Николаевна.
- Лучше просто Софья... Больны? Тем более, нужны деньги на лечение. Я не понимаю.
- Мне остается в лучшем случае год. Рак, - он продолжал собирать книги, но было видно, что объяснение дается Кирееву с большим трудом.
- Ох, Господи, - эти слова вырвались у Софьи машинально. - Но ведь сейчас есть институты, клиники. А хотите, я помогу вам к профессору Бельту на операцию попасть? Он у меня картины покупает. Вы делали операцию?
Киреев словно не услышал ее вопроса.
- Софья, что мы все о грустном? Вы мне что-то рассказать хотели. А пока мыслями собираетесь, я историю одну смешную расскажу. Про операцию. Есть у меня два друга. Один врач, другой... другой просто хороший человек. В данном случае его профессия роли не играет. И вот приходит он как-то к другу-врачу, тот дежурил как раз, и говорит: проблема у меня - ногти на ногах закругляются и в кожу врастают. Врач отвечает, что пустяки все это. "Пойдем в процедурную, и я все тебе быстренько исправлю". - "Нет, - отвечает мой второй приятель (давайте для простоты называть его Больной),
- боли я очень боюсь. Мне даже заморозка не помогает. А вот под наркозом - сделаешь?" А дело в районной больнице происходило, замечу я вам. Больных вроде бы нет. Махнул рукой тот мой приятель, которого мы будем называть Врач: пошли, была не была! Привел он Больного в операционную. Положил его, ноги чем надо обработал, дал определенную дозу наркоза, и только собрался к делу приступать, смотрит - синеет Больной. Почему, отчего - не понятно. Он растерялся, анестезиолога рядом нет, а сердце у Больного возьми да остановись. Волосы у врача встали дыбом. Орет на всю операционную, а сам массаж сердца делает. А Больной уже Богу душу отдает. Вот тебе и ногти! Прибежали еще один хирург и медсестра. Решают прямой массаж сердца делать. Режут, одним словом, Больному грудную клетку, массаж делают и... забилось сердечко, представляете? Суматоха, они втроем вокруг Больного носятся. Тут возьми и выключись свет. Медсестра с полного лета на каталку с Больным налетела, тот возьми да свались с нее на пол. Потом оказалось, что ногу сломал и ключицу. Можете представить, какая у этих бедолаг ночка была. Да... А утром Больной проснулся. Сначала ничего понять не может. Рядом Врач сидит, дремлет. Знаете, что первым делом спросил Больной?
- Почему ему так трудно дышать?
- Нет. Не угадали.
- Почему нога забинтована?
- Опять мимо. Сдаетесь? Он спросил: "Теперь у меня нормальные ногти?"
- И после этих слов у Врача началась истерика?
- Разумеется. О ногтях он же совершенно забыл.
- Смешно. Я запомню эту историю, хотя на анекдот смахивает.
- Чтоб я провалился на месте, все так и было. Я с обоими до сих пор дружу.
- Только зачем вы ее мне рассказали?
- Чтоб вам весело стало. У меня получилось?
- Темните. У вас тоже сердце слабое?
- Вы настоящая женщина: во всем ищете практический смысл... Слабое, сильное... И про операцию давайте больше не будем говорить.
- Хорошо. Кто-то должен быть рядом с вами. Жена...
- Мы на днях разводимся. Нет-нет, не спешите осуждать ее. Галина была готова переехать сюда жить. Мне это не нужно. Ушла она от меня, когда я еще был здоров. Аки бык. Смотрите, а мы с вами много уже сделали. Боюсь, я у вас в неоплатном долгу.
- Михаил, вот бумаги какие-то. Стихи. С ними что делать?
- Поскольку я не Пушкин, то можно со спокойной совестью рвать и выбрасывать в мусоропровод. Это баловство мое юношеское.
- А вот что-то детское.
- Нет, это взрослые стихи.
- Тут что-то про Занзибар, про школу. Я подумала... Киреев пристально посмотрел на Софью. Она не опустила глаз. Но ни насмешки, ни иронии Михаил Прокофьевич в них не увидел.
- Не обижайтесь. Это частичка жизни. Моей жизни. Маленький городок. Школа. Зима. Женщина, которую я любил, работала учительницей. Я встречал ее после работы. Вот как-то в ожидании и родились эти строчки. Шутейные.
- Прочитайте.
- Не знаю, стоит ли, - Киреев колебался. - Ну, хорошо. Весь день вы в школе провели,
Как трудно вам - я понимаю, А где-то персики цвели,
Не здесь, конечно, в Занзибаре. А где-то солнце есть. И зной
Пылает в дебрях Амазонки. У нас зима, и не со мной
Во сне плывете вы на джонке. Вот старый, важный какаду
Лениво дремлет у болота, Признаюсь, - на мою беду,
И мне туда попасть охота. Нет, не в болото, а на юг,
Где звери, зной и ананасы. Вы улыбаетесь, мой друг?
И даже сердитесь? Напрасно! Все сны. Мечты. И дребедень.
На улице - пурге неймется, Без вас прошел мой серый день,
А вечер быстро пронесется. Пустой автобус повезет
Меня сквозь ночь, и как в бреду Мне сонным глазом подмигнет
Ленивый старый какаду. Он замолчал. Софья спросила:
- И вы с ней разводитесь?
- Опять практичный женский вопрос.
- Я серьезно спрашиваю.
- Нет, не с ней. Та женщина так и не стала моей женой.
- Почему?
- Я думал, что в жизни много красивых девушек и что самую красивую я пока не встретил. А еще у этой девушки был ребенок. Не мой, разумеется.
- Ну и как, встретили потом самую красивую?
- Не знаю.
- "Мне сонным глазом подмигнет ленивый старый какаду". По-моему, неплохо. А вообще, вы стихи всерьез писать не пробовали?