- Соня, солнышко, я пошутила...
- Нет, нет, ты все правильно сказала. Только это не крутость была, а глупость. Я на людей как на вещи смотрела. Красивые в одну сторону, некрасивые - в другую. А красивое чаще оказывалось пустым блеском. Как от стекляшки. Порхала я, одним словом, свет этот стекольный искала. Теперь понимаю: главное то, что в душе у человека.
- Правильно, Соня. Умница, - одобрили ее Ира и Наташа.
- Я знаю, это очень банальные слова, но они искренние. Теперь о самом главном. Там, в комнате, спит Лиза. Где-то идет по проселочным дорогам Михаил. Я знаю, каждый из них борется как может. Я хочу выпить за то, чтобы они поправились. Чтобы мы помогли им в их борьбе. Ира заплакала. Опустила голову Наталья. Затем встала и поцеловала Соню. И сказала почти одними губами:
- Ты - человек. Ира, вытирая слезы, тоже подошла и поцеловала Воронову. Все трое обнялись.
- Все-таки мы, русские, слишком сдержанны в проявлении своих чувств. Когда трезвые. Поэтому пить нам надо обязательно, - стараясь скрыть смущение, сказала Наталья. Она и Ира выпили свои рюмки, Соня осталась стоять, словно замерев.
- Сонечка, такой тост хороший, что ты не пьешь? - спросила Ира.
- Можно я одно стихотворение прочитаю? Это будет как вторая часть тоста.
- Что ж ты нам не сказала? Ира, давай еще по маленькой.
- Не много ли? - слабо запротестовала Боброва. Но Наталья, словно не услышав ее, разлила остатки бутылки по рюмкам.
- Вот, как раз.
Соня стала читать: Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней. Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей, Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей. В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток, Так с алыми - черные розы
Вплелись в мой застольный венок. Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней. За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных, И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых. Потом они долго-долго говорили. Наталья рассказала о том, как погибли ее муж и сын. Боброва и Воронова внимательно слушали подругу. Когда Наталья умолкла, заговорила Ира:
- Теперь мой черед о своей беде говорить. Наверное, хорошо, что вы пришли, что мы посидели так душевно. Мне легче стало. Правда, легче. А теперь слушайте. Прихожу утром в комнату Лизы, хотела кое-что взять для стирки. А она не спит. Сидит на кровати, мишку своего плюшевого гладит, а глаза грустные- грустные. Мне улыбнулась и опять мишку гладит. Чувствую, не то что-то. Когда ты, Соня, нам деньги принесла, когда мы об операции заговорили, у Лизы вроде как подъем начался. Даже в том году, когда у нее резкое обострение произошло, она лучше нас держалась. Соня, это ведь отдельная история, как Наташа на нас вышла, вернее, мы на нее. О хосписе у нас речи не заходило. Ты правильно сказала: мы боремся. И, надеюсь, победим эту болезнь проклятую.
- Ирочка, может, ты преувеличиваешь? И у тебя самой нервы сдали? - перебила ее Наталья. - О хосписе действительно нет речи.
- Я же мать, Наташа. Я своего ребенка... да что там говорить! Ну, вот, я ей - что-то бодренькое, а она вдруг возьми да скажи:
- Мама, надо те деньги, что нам Софья Николаевна принесла, отдать.
- Кому отдать, дочка?
- Другим детям, кому нужнее.
- Что ты говоришь, Лиза? А как же операция? Вот мы этим летом окрепнем, Софья Николаевна обещала тебя в Германию повезти. Представляешь?
- Представляю, - как-то равнодушно сказала Лиза. - Но я... Ты только не огорчайся, мамуля, но... Я не доживу до осени...
Вы не представляете, девочки, что со мной сделалось. Она тихо так сказала, а во мне все будто оборвалось.
- Лиза, - говорю, - ты почему меня пугаешь? Не говори так больше. И с чего ты это себе в голову взяла?
- Мне сказали.
- Сказали? Кто?
Она ничего не ответила. Вот такие у нас дела. Ира замолчала, опустив голову. Наталья и Софья переглянулись. В это время из комнаты донеслось:
- Мамочка, кто к нам пришел?
Вечером никто ни словом не обмолвился, не спросил Лизу о ее утренних словах в разговоре с мамой. И сама девочка вела себя так, будто ничего не случилось. Она показала Софье и Наталье телеграммы. Смеху было предостаточно. Лиза достала карту, на ней разноцветными кружочками были отмечены те места, где побывал Киреев.
- Первая была вот эта, - Лиза протянула Соне телеграмму. Воронова прочитала: Жизнь прекрасна, право слово.
Я в восторге от Белева. Лихвин - словно в сказку двери.
Я люблю всех вас. Киреев.
- Правда, здорово? Потом пришла вот эта. Читайте, пожалуйста. Как вы там, бобры, здоровы?
Я уже прошел Волово. А сейчас, набравшись духа,
В городок иду Обухов.
- Ничего не понимаю. Сначала он почти в Калужскую область попал. Вот, смотрите. Лихвин - это же Чекалин. Так? Калуга совсем рядом. Затем он почему-то в Волово попадает. Старгород ведь левее. Наташа, посмотри сама. А Обухов - это же он уже к Липецкой области шагает. Он уже мог дойти до Старгорода.
- А если он просто тянет время? - тихо предположила Наталья.
- Зачем? - вопросом на вопрос ответила Софья.
- Может, прощается с чем-то. Или с кем-то. А может...
- Ничего вы не понимаете, - неожиданно вмешалась в их разговор Лиза. - Разве он в Старгород идет?
- А куда же еще? Лиза загадочно улыбнулась:
- К себе.
- Домой?
- К себе, - не сдавалась девочка.
- А разве его дом не в Старгороде?
Лиза молча протянула Софье, удивленно слушавшей диалог девочки и Натальи, еще один листок.
- Потом была эта телеграмма.
Софья послушно прочитала: Уже конец мая. В Ефремове я.
Как там поживает Бобровых семья?
- А два дня назад нам передали вот эту телеграмму: Как в дороге без сноровки?
Я в Дорожене с рассветом, А сегодня я в Сосновке
Интервью даю газете.
- И вот последняя, самая короткая. Я, правда, кружок не успела приклеить. Соня прочитала:
Ай да Миша, молодец, Он вчера пришел в Елец.
- Похоже, у него хорошее настроение, - по-врачебному кратко подвела итог Котеночкина.
- Я, признаюсь, в растерянности, - Вороновой было уже не до смеха. - Куда он идет? Вообще-то, там, где Киреев, - там здравого смысла искать не следует. Мистика сплошная. Он то знак ждет, то "видит" что-то. Ну куда он пошел? Елец - это уже Липецкая область. Он дальше от Старгорода, чем был три недели назад.
- А почему вы удивляетесь, что он "видит", тетя Соня? - спросила Лиза. - И вы тоже будете "видеть". И "слышать".
- А не отвести ли мне вас к психиатру? - вступила в разговор Наталья. - Сначала тебя, Лизок, а потом твоего друга бородатого. Они, видите ли, "видят", а другие, видите ли, нет. Я тоже кое-что вижу.
- Например?
- Что права тетя Соня. Один Бог знает, куда Киреев идет, хорошо, что хоть телеграммы шлет. Ты вот тоже маму пугаешь.
- Я не пугаю.
- Давай договоримся: все будет хорошо. Слышишь, девочка моя? Лиза опустила голову. Потом сказала чуть слышно:
- Хорошо. Я не буду спорить. Только деньги все равно отдайте.
Глава тридцатая
Он сначала считал дни своих странствий, отмечал в особом блокноте количество пройденных километров. Затем это ему просто стало неинтересно. Киреев не лукавил с собой, решив учиться заново многим вещам. Разумеется, нельзя начать жить с чистого листа. Но, поскольку ему нечем было гордиться в прошлой жизни, он не вспоминал о ней, оставив в памяти только дорогие имена да строки любимых стихов. Даже имя свое вспоминал все реже. В разговорах представлялся: "просто странник" или "прохожий". Раньше Михаил охотно строил планы, любил посвящать в них и знакомых, и малознакомых людей. Теперь же он понял: главное - итог, пока же идешь к нему - молчи! Раньше Киреев обожал первому встречному рассказывать о своей жизни, теперь он слушал других, предпочитая о себе помалкивать.