- Да ты что?! - не поверил своим ушам Никонов.
- Увы. Правда, если Галя будет с ним счастлива, тогда я только пожалею, что она не ушла от меня раньше...
- Кир, послушай, а может, у Ленки с этим... сыном Казимира ничего не было?
- Думаю, ничего.
- Тогда я есть последняя скотина? Только, знаешь, гордость - страшная вещь. Я ведь первым шаг не сделаю.
- Это ты точно сказал: страшная вещь. Скажи, где мой рюкзак?
- Я его в прихожей оставил. А зачем он тебе?
- Меня Мирей Петровна пригласила в гости. Сказала, что ее мама очень любит интересных людей. Ведь я - интересный человек?
- Да, интересный, - растерянно произнес Никонов.
- А еще она сказала, что у них осталось вишневое варенье без косточек. Это - моя слабость. А ты позвони ей, пожалуйста, скажи, что я уже иду.
- Но почему? Тебе разве у меня плохо?
- И еще одна просьба, - будто не слыша друга, продолжал Михаил. - Дай мне адрес матери Лены... ...Через десять минут он стучал в двери одноэтажного дома по улице Урицкого. Киреев не знал, что он скажет Лене. Почему-то в этот момент его занимала мысль: отчего в каждом русском городе есть улица Урицкого? Дверь открыла Лена.
- Простите, вам кого?
- Вас, Елена Станиславовна.
- Миша, ты?! Проходи. Вот встреча!
- Не могу. Спешу. Увидимся и поговорим завтра.
- Хоть на минутку зайти - я тебя целый век не видела. Куда спешишь?
- В дом, где меня ждет вишневое варенье без косточек. К сожалению, твой благоверный смог предложить мне только сало, елецкую колбасу и много водки. Бр-р, это ужасно.
- Мой благоверный? Да пошел он...
- Зачем же так, Елена Станиславовна? У меня, кстати, просьба к тебе.
- Какая? Что это я? Говори, конечно. Если в моих силах будет...
- В твоих. За несколько последних лет я не сделал ни одного доброго дела. Представляешь? Неужели ты не дашь мне шанса?
- Какого шанса, Миша? - Лена ничего не понимала.
- Помнишь фильм "Морозко"? Мужик с медвежьей мордой ходил и кричал: "Кому сделать доброе дело?" Это про меня... - И потом, на секунду замолчав, Киреев, посмотрев прямо в глаза Лене, сказал тихо, но очень твердо: - Возвращайся к Никонову.
- Когда? - только и нашлась что спросить Лена.
- Прямо сейчас. Слава, конечно, порядочная скотина - это его слова, но ты ему нужна. А он - тебе. И, не дождавшись ответа, Киреев повернулся и шагнул в темноту. Спустя несколько секунд уже из-за калитки до Лены донеслось:
- А Казимирычу не верь. Это я как старый бабник тебе говорю.
- Почему не верить, Миша? Он честный и...
- Одинокий? Поэтому-то и не верь. Если мужик хочет, чтобы его пожалели, - он хочет этого не бескорыстно.
Глава тридцать третья
Легкие шаги и шепот: "Не беспокойся, мамочка, я его не отпущу, пока ты не вернешься... Он такой необыкновенный... Пока".
Киреев открыл глаза. За окном вовсю сияло солнце, его лучи играли на стене, книжной полке, репродукции шишкинской картины "Рожь". С Михаилом так бывало и раньше: просыпаясь в новом для себя месте, он не сразу мог вспомнить, где находится. Так и на этот раз. Только через несколько мгновений Киреев осознал, где он. За дверью шептались дочь и мама Назаровы. Он сладко потянулся. Хорошо! Чувствовал себя Михаил просто здорово.
- Мирей, сколько времени? - крикнул Киреев. Почти мгновенно открылась дверь и в ней показалось сияющее лицо девушки. Видимо, Мирей была все время рядом.
- Половина одиннадцатого, Михаил Прокофьевич. С добрым утром!
- С добрым утром! Ничего себе, из-за меня вы на работу не пошли? Увы мне! Простите.
- Что вы! - замахала руками Мирей. - Сегодня же суббота! Выходной. Вставайте, будем завтракать. Из кухни запахло блинчиками.
- Вы говорите - суббота? А я и не знал. Это... блинчиками так чудесно пахнет?
- Блинчиками, - засмеялась Мирей. - Вишневое варенье уже на столе.
- Без косточек?
- Конечно. Да, вам Вячеслав Павлович звонил. Он так вас благодарил.
- За что? - удивился Киреев.
- Как же? У него вчера ночью медовый месяц по-новому начался. К Никонову Елена вернулась. Представляете?
- Представляю.
- Вы... вы просто волшебник! - Из глаз девушки буквально лились на Киреева солнечные лучики. Только вчера к нам пришли и...
- И что?
- У нас будто изменилось все. В кои веки мне мой редактор сказал: "Голубушка Мирей". Обычно: "Назарова, с тебя еще сто строк. Поторопись!" Нет, правда, вы - волшебник.
- Я не волшебник, а только учусь, - Киреев был явно смущен восторгом девушки. Мирей накрыла завтрак в большой комнате. Такие дома, как тот, в котором жили мать и дочь Назаровы, в народе называют "финскими": частный дом на двух хозяев. Киреев успел осмотреться. Все уютно, красиво, но без излишеств. Много книг. Повсюду висели изделия из макраме.
- Я раньше увлекалась, - заметив его взгляд, пояснила девушка. - Михаил Прокофьевич, мы сейчас позавтракаем, а к обеду подойдет мама. Ее в больницу вызвали.
- Да я не хотел вас обременять столь долго...
- Обременять?! Мама обидится, если вы уйдете. Она бы не пошла на работу, да там у нее грудничок лежит...
- Кто?
- Грудничок. Малыш. У него венок нет. Точнее, их трудно найти. Капельницу в головку ставят. Медсестры наши боятся, что не попадут, вот мама и ходит капельницы ставить.
- Это, наверное, очень трудно?
- Ой, и не говорите! Я бы точно не смогла. А вы не стесняйтесь, кушайте... Вам чай или кофе?
- Мирей, а я не покажусь вам слишком... привередливым, если...
- Вы утром молоко пьете? Я к соседке сбегаю. Киреев был искренне тронут таким гостеприимством.
- Спасибо, не надо молока. - При смущении он прибегал к самоиронии. Так было и на этот раз: Вам это покажется странным, но нам, волшебникам, нельзя ни кофе, ни чая, ни тем более молока. От этого магическая сила уменьшается.
- Что же вы пьете, - выразительные карие глаза Мирей, казалось, занимали уже пол-лица девушки,
- простую воду?
- Зачем же? Есть одна травка, называется магикус мокрицитос.
- Магикус мокрицитос? - удивлению девушки не было предела. - А где же ее взять?
- У вас на огороде. Пойдемте, я сорву несколько листочков и буду счастлив. Огород у Назаровых был чист и ухожен, но Киреев без труда нашел то, что искал.
- Так это же мокрица! - засмеялась Мирей. - А мы ее вырываем и курам даем... Простите. Киреев еле сдержался, чтобы не засмеяться. Он сделал важное лицо:
- Пятый пункт устава волшебников гласит: "Старое золото редко блестит". Вы меня, конечно же, понимаете?
Мирей была явно сбита с толку. Она не понимала, шутит Киреев или говорит серьезно:
- Вы говорите: магикус мокрицитос?
Потом они пили - девушка чай, Киреев отвар мокрицы. Отвар горчил, но с вишневым вареньем это было в самый раз. Говорила в основном Мирей. О своей работе в редакции, о жизни в Сосновке. Михаил, маленькими глотками отхлебывая из чашки отвар, внимательно смотрел на нее. Смотрел - и будто по-другому видел, иначе, чем вчера или полчаса назад. Неожиданно для себя он заметил, что на девушке - короткий халатик, под которым проступали очень даже не маленькие формы. Девушку нельзя было назвать полной, скорее о таких говорят: "широкая кость". Огромные карие глаза, тонко очерченные брови, чувственный рот. Когда она вдруг наклонилась, чтобы взять сахар, Кирееву неожиданно открылась ее грудь. Если бы Михаил был эстетом, он наверняка отметил бы удивительную красоту этой груди. И пышной и изящной одновременно. Но у него просто перехватило дыхание, и желание, внезапное, жаркое, охватило Киреева. Такого с ним не было много месяцев. Мирей поймала взгляд Михаила и покраснела. Ее рука интуитивно потянулась к вороту халатика.
- А хотите... я музыку поставлю? У меня кассеты хорошие есть. "Иван Купала", кельтская музыка...
- Кельтская? - внезапно охрипшим голосом переспросил Киреев. - Поставьте. Пока Мирей ставила кассету, он мог со спины рассмотреть девушку. Михаил представил, что под халатиком больше ничего нет. И... горячая волна захлестнула его всего. Лицо Киреева пылало. Зазвучала музыка. Флейта. Жалобный, зовущий голос. Словно откликаясь на него, запела девушка. Пела она на незнакомом, древнем языке. Удивительно, как и с птицами, Киреев, не зная языка, вдруг стал понимать, о чем пела девушка. Звуки флейты, тихое пение незнакомой ирландки словно обволокли всю комнату. Девушка пела о разлуке с любимым, о зеленых холмах, которые осиротели без него. А когда-то эти холмы дарили им свою нежность. Любимый собирал на их склонах цветы, а девушка плела венки. И когда звуки волынки звали деревенских девчат и парней в хоровод, никого не было красивее ее в белом платье и в венке из майских цветов. Киреева била дрожь. Из последних сил он старался скрыть ее. Мирей села на место, точнее, захотела сесть и, оступившись, покачнулась. Он подхватил девушку, и они оба упали в кресло.