Софья замолчала. Потом, поднимаясь, сказала:
- Спасибо, что выслушала. Приходи почаще.
- Приду. Только коньяк больше не предлагай.
- Почему?
- Сопьюсь.
- Не успеешь. И Боброву приводи.
- Хорошо, что напомнила. Ты не могла бы ей работу подыскать? Вообще-то Ира по образованию учитель начальных классов - с этой работой проблем нет...
- Понимаю. Ей тяжело будет видеть весь день ровесников дочери?
- Да.
- У меня есть знакомая, уже третий или четвертый магазин открывает. Что-то из этой области Иру устроит?
- Спасибо. Думаю, устроит. Ей отвлечься надо. Да и деньги не помешают. Тем более что Виктор...
- Что с ним?
- Не знаю, стоит ли говорить...
- Стоит.
- Раскис он после смерти Лизы совсем.
- Пьет?
- Пьет, козленок. Ему с работы звонили. Он просился в отпуск, а они его послали далеко-далеко. Лето, говорят, на дворе, работы полно, ты у нас и трех месяцев еще не числишься.
- Понятно. Попросить за него?
- Не надо. Он мужик, сам о себе должен позаботиться. А вот Ире помоги, если можешь.
- Договорились.
Уже у двери Котеночкина остановилась.
- Самое главное забыла спросить. Как выставка?
- Мешенков на днях приступит к монтажу экспозиции. Плакаты я уже заказала. Прессу предупредила. Все нормально.
- Когда хочешь ее открыть?
- Двадцать девятого августа.
- Почему именно двадцать девятого?
- Лизе сорок дней исполнится. Да и, как сказал бы Киреев, знак хороший.
- Какой знак?
- Я посмотрела по календарю: двадцать восьмого - Успение Богоматери, а двадцать девятого Нерукотворный Спас.
- Кажется, я понимаю... Счастливая ты, Соня.
- Почему? - искренне удивилась Воронова.
- Ты еще веришь в чудеса.
- Обещаю, что и ты будешь верить, Котик.
- Ты и впрямь еще маленькая девочка... Слушай, а от меня сильно пахнет?
- Совсем не пахнет.
- К одной бабушке я все-таки схожу. Обещала, ждет, наверное, бабуля. Побегу. И Софья вновь осталась одна.
Глава тридцать восьмая
- Говори правду - и все будет нормально, - ответил Киреев Юле на вопрос, что ей говорить в милиции.
- То есть как - правду? - удивилась Селиванова. Она уже рассказала Михаилу свою сагу, начиная с того самого дня, когда к ней домой пришел Гришаня, и заканчивая событиями в Галичьей Горе и на лесной поляне под Задонском. - Рассказать, как они... как мы вас убить хотели? Меня же посадят. Несмотря на то, что на душе у Киреева было очень тяжело, он не мог сдержать улыбки:
- Юлечка, в нашей земной жизни любая правда относительна. Я благодарен тебе за искренность, но история с иконой касается тебя, меня и Софьи. Зачем оперуполномоченному Редькину или Петькину это все знать? Знаешь, мне порой кажется, что это не я несу икону, а она ведет меня.
- И меня тоже?
- Наверное.
- Когда меня Шурик... ножом, я подумала, что все, это конец. А потом открываю глаза, а рядом икона. Знаете, я даже сначала подумала, что ее мне на том свете показывают.
- А потом пришли два ангела и потащили тебя куда-то, - вновь засмеялся Киреев. - Тебе рановато о том свете думать. Кстати, Вадим Алексеевич сказал, что тебя завтра в общую палату переведут. Больно быстро на поправку идешь.
- Михаил, так что мне этому Редькину говорить?
- Повторяю, правду. Ту, которая касается его. Назовешь свое имя и фамилию. Они по своим каналам проверят. Здесь тебе, надеюсь, нет резона врать?
- Конечно. Пусть проверяют.
- И проверят, не беспокойся. Тебя эти бандиты убить хотели? Хотели. Ограбили?
- Нет.
- А где же твоя сумочка и прочие вещи?
- В машине. Вместе с ними уехали.
- Почему же тогда - нет? Это все в машине сгорело?
- Вместе с документами и деньгами.
- Но ты же не поручала им свои вещи? Получается, ты потерпевшая, с какой стороны ни подойди.
- А если спросят, знала ли я их раньше?
- Интересный вопрос. Скажи мне, как их звали?
- Бугай, Гнилой, Шурик.
- Бугай. Хорошо. А как его фамилия? Где он работал, где жил?
- Не знаю.
- Вот и отвечай: не знакома я с ними.
- Здорово получается. "Что же тогда ты в их машине делала?" - спросит меня Редькин.
- Опять повторяю: правду говори. Хотела до Задонска доехать.
- Спросят: зачем?
- Ты думаешь, это Редькину будет интересно? Хорошо, скажешь, что увлекаешься автостопом, решила таким образом до Черного моря добираться. Из Ельца тебя до липецкого поворота хороший человек довез, но ему нужно было в сторону Липецка, а тебе... Пришла пора рассмеяться Юле.
- Михаил, вы знаете, как в наше время называют девушек, которые стоят на дорогах и путешествуют автостопом?
- Я об этом не подумал. А что ты на меня так торжествующе смотришь?
- А мне интересно, как бы вы в такой ситуации правду стали Редькину говорить? Оторвались от жизни, Михаил Прокофьевич. А еще журналист.
- Бывший, Юля, бывший. Послушай, а ты кроме массажа, маникюра для дам чем еще в жизни занималась?
- Легче сказать, чем не занималась. Два года в Строгановку поступала - без толку, матрешки разрисовывала и на Арбате их продавала, потом...
- Стоп. Так ты рисовать умеешь?
- Михаил Прокофьевич, в нашей земной жизни любые знания и умения относительны. Когда изостудию при Дворце пионеров закончила, наш преподаватель был уверен, что из меня вторая Галина Серебрякова получится, на худой конец - Ангелика Кауфман или Маргарита Жерар. Но экзаменационная комиссия в Строгановке с этим, увы, не согласилась.
- А почему ты в третий раз поступать не стала?
- А жить на что? У нас с Софьей Николаевной Вороновой оказались разные стартовые возможности.
- Понятно, - хмыкнул Киреев, - у вас с Вороновой еще и идеологические противоречия.
- А разве справедливо, когда одним в руки все само плывет, другие пашут, как проклятые, а пробиться все равно не могут. Скажите, это справедливо?
- Юля, в нашей земной жизни любая справедливость - относительна. Они рассмеялись.
- Я не знаю, какая ты была прежде, но, похоже, чувство юмора к тебе вернулось окончательно. Это хороший признак.
- Если честно, я и сама этому рада. В обществе Гнилого себя постоянно чувствуешь кроликом, на которого смотрит удав... Ну, да ладно. Вернемся к Редькину.
- Вернемся. Поскольку мы пришли к выводу, что все в мире относительно, ты скажешь, что, готовясь поступать в Строгановское училище...
- Но я же не собиралась.
- Откуда ты знаешь? Еще не поздно. А вот мне кажется, что поступишь - Бог любит Троицу, и станешь Галиной, Ангеликой и Маргаритой в одном лице. И Воронова сочтет за честь в своей галерее иметь твои работы. Не спорь. Об этом достаточно. Места здесь красивые. Впрочем, почему только здесь? Ты же и Елец видела, и Сосновку, и Одоев, и Болхов.
- А где же мои зарисовки, альбомы, этюдник?
- Сгорели, милая. Сгорели. Вместе с машиной. И вообще, это хороший знак.
- Знак?
- Да. Не падал тот, кто никогда не ходил. Считай, что вместе с паспортом сгорела и та часть твоей жизни, о которой тебе вспоминать стыдно. Начинай жить.
- С чистого листа?
- Зачем же? Все светлое, доброе, что было в твоей жизни, оставь. А пока... Мне сейчас надо уходить.
- Киреев поднялся и протянул Юле конверт. - Загостился я в Задонске.
- Куда вы теперь?
- А Гнилому не расскажешь? Шутка. К тому же неудачная. Прости. В этом пакете адрес моей сестры в Новоюрьевске. Адрес и телефон Софьи ты знаешь.
- Софьи?
- Ты хорошая актриса, но сейчас переигрываешь. Станет получше, позвони ей. Расскажи обо всем. От меня... привет передавай. Или не передавай. Как хочешь.
- Хорошо. А зачем деньги? Господи, и столько много! Нет, я не возьму.
- Они теперь твои и делай с ними что хочешь. Тут неподалеку женский монастырь есть. Я договорился с настоятельницей.
- О чем?
- Что ты поживешь там после больницы, пока не окрепнешь.
- Я и монастырь - понятия несовместимые, - не без гордости сказала Юля.
- Обожаю парадоксы. Будем считать, что я присутствую на рождении еще одного... А между прочим, как ты относишься к Блоку?