Поэтому я ничуть не удивлен, обнаружив в кресле напротив незнакомого мне человека, блаженно откинувшегося на спинку. Незнакомец плотного телосложения и носат. Его кудрявые седоватые волосы, зачесанные назад и спадающие на спину и шею, кажутся слишком длинными. По лицу бродит неопределенная усмешка, растягивая губы и приподнимая подушечки под глазами так, что сами глаза превращаются в узкие щелки, стреляющие острыми лучиками взгляда. Он явно доволен своим эффектным появлением. И, право слово, этот человек мне знаком, хотя я никак не могу вспомнить, откуда.
– Не узнал? – спрашивает он. – А я уж думал, что ты меня узнаешь даже в любом гриме.
Я пожимаю плечами, но вопросов не задаю. Лень, знаете ли, и жарко.
Выдержав эффектную паузу, он продолжает:
– Вспомни, сколько раз ты вспоминал обо мне в последнее время? Думаю, что чаще, чем моя жена, чем все мои жены. Ты засыпал с моим именем, и с ним же просыпался. Я постоянно был с тобой – и днем, и ночью. И надо отдать тебе честь, многие мои загадки ты разгадал с легкостью, хотя и, далеко, не все. И вот сейчас, когда все подходит к концу, я решил, что пора бы нам познакомиться. Мое имя
– Ш… – Шабтай Калманович, – выдыхаю я радостно. – Шабтай…
– Фон Калманович, – поправляет он. – Я, все-таки, барон. Имей же уважение к титулу.
Да я согласен называть его хоть «Ваше Святейшество», лишь бы он не исчез внезапно и не оставил меня в самый трудный момент. Ведь работа над книгой о великом мистификаторе Шабтае фон Калмановиче подходит к концу и, честно говоря, я застрял, я потерялся в изобилии версий, и так и не сделал главного вывода – кто убил нашего героя.
– Да, это я, – вальяжно повторяет он. – И пришел я к тебе не с пустыми руками. Помнишь, сколько раз я повторял, что моя жизнь похожа на кино? Но никогда я не говорил о том, что режиссером этого кино являюсь я сам. Просто не договаривал фразу и все – зачем им всем было знать, кто сочинил и озвучил мою жизнь? А теперь, когда меня нет нигде, и все, яростно перебивая друг друга, пытаются собрать мозаику моей жизни, она все больше напоминает бессмысленное, нелогичное лоскутное одеяло. Потому что каждый, общавшийся со мной, имеет в руках лишь кусочек мозаики, причем на один верный – два ложных. И как ни странно, ложь перетягивает. Ты сам, наверное, замечал, что люди скорее поверят в ложь, чем в правду. Хотя это звучит, довольно, грубо – я никогда не лгал, а сочинять не запрещено, не так ли?
Но вернемся к кино. Они сняли фильм обо мне. Конечно, не художественный. В принципе, это даже не фильм, а телепередача с документальными кадрами. Но мы посмотрим ее вместе, и вместе разберемся, что здесь правда, а что – нет.
Он наводит на экран телевизора указательный палец и произносит – «Клац!». И тут же экран гаснет, и вместо «Новостей», выплывает название: «Тайный шоу-бизнес. Япончик против Калмановича».
– Сегодня в эфире подлинная история жизни этих людей и новая версия их смерти. – Сообщает доверительно ведущий. Сколько мы уже перевидали таких «подлинных историй».
Мой гость тоже настроен скептически:
– Вот уж не думал, что меня начнут связывать с Иваньковым, – недовольно морщится он. – Ну, был знаком. Вы лучше спросите, с кем я знаком не был.
– Одна из официальных версий следствия гласит, что Вас убили за то, что Иванькова заказали, именно, Вы. – Осторожно замечаю я. – И, думаю, что эта версия ничуть не хуже других.
– Еще как хуже! – восклицает Калманович. – Где имение, и где вода? По-твоему, уже и не было приличной причины, чтобы меня убрать? Я никогда бы не стал расправляться подобными методами с малознакомым человеком, как бы он мне не был неприятен. Ты-то понимаешь, что это не мой почерк? И вся версия просто притянута за уши?
– Понимаю, – грустно говорю я. – Мой герой, то есть – вы, ходил по грани, но никогда не сваливался в откровенный криминал. Гордость не позволяла.
– Гордость? Говори уж сразу гордыня. И тогда родится еще одна версия – Япончик, святой, жертвующий на храмы, ну и я его антипод, почти дьявол. Да, применять методы Иванькова даже против него самого было бы ниже моего достоинства. К тому же, я никогда не портил с ним отношений. Глянь, глянь, – вдруг вскрикивает он и касается рукой моего плеча.
Я терпеть не могу, когда во время разговора собеседник тычет в меня руками, но терплю. Как видно, привычки, приобретенные при жизни, остаются и после смерти.
– Да смотри же ты в экран, – он даже тянется к моему лицу, чтобы повернуть его в нужном направлении. – Все собрались, все рыдают. Ну, пока ничего, говорят правду – красивый, умный, отзывчивый. Принимаю. Человек-загадка – тоже неплохо. Сашка-то, Розенбаум, как поэтично сказал…. Ну, вот, теперь биографическая справка. Ну и поехали врать. Я никогда не был агентом КГБ, и из израильской тюрьмы вышел при помощи совсем других людей. Знаешь, кто-то играет публично, а кто-то действует из тени… Кстати, ты, наверное, помнишь эту грязную историю в Лондоне? То есть сама история могла бы выйти весьма полезной, если бы не мои партнеры. Тогда я понял, что все дела буду делать только сам. Использовать связи – да, но никого не приближать. Ведь именно тогда и возникла сказка о моей принадлежности к советским спецслужбам. И возникла по необходимости, а не от хорошей жизни. Взять хотя бы то, что эти господа изловчились накапать на меня в ЦРУ. Мол, вот этот гад и есть самый главный советский шпион – вяжите его. Сесть за шпионаж в США – благодарю покорно, Поллард до сих пор сидит. Естественно, что я выбрал Израиль. Они уже и туда исхитрились накапать – вот, мол, какой живчик, целую кучу стран сдал Советскому Союзу. Но, знаешь, в США могли бы усадить и без доказательств, В Израиле – нет. Поэтому при задержании я и рассказал длинную и грустную историю своей вербовки в КГБ. Моего самооговора и их маленьких доказательств хватило всего на девять лет срока. Зато я спасся от другой, гораздо более страшной опасности – сесть в США пожизненно. Конечно, я авантюрный гений, но бывают и провалы. Лондонская афера и была таким провалом.