Ах, так?!
Я поправил на носу очки и возмущённо сказал:
— Нет, программу буду вести я! Посмотрим, кто хуже девчонки: я или она!
У Женьки слово с делом не расходится. Слетав в кинотеатр, он передал мне билет в кино.
Мы с Леной пошли в клуб домоуправления, куда уже собиралась публика, разыскали Кузю и отозвали его в сторонку.
— Слушай, Кузя, — говорю. — У нас в кинотеатре идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати не допускаются! — «Кровавая дорога»…
— Ну-у?! — вскричал Кузя. — А вчера там другая картина шла.
— Так то вчера, — говорю, радуясь, что «клюнуло». — А сегодня — это не вчера. Правда, Лена?.. Вот у меня и билетик есть, видишь? На восемнадцать сорок пять.
— Эх, везёт же дуракам! — сказал Кузя, глядя на билет как зачарованный.
— Хочешь, я тебе его отдам?
— Мне? — Кузя глотнул слюну, не отрывая глаз от билета. — С чего бы, Очкарик?
— Ой, мальчики! — воскликнула Лена. — Такая картина, такая картина! Я сегодня успела посмотреть. Говорят, идёт только один день. Там такая… кровавая дорога, просто прелесть!
— Думаешь, задаром? — продолжал я атаку. — Уступи мне место ведущего в концерте, а я тебе — билетик!
— Но Татьяна Васильевна поручила мне… — неуверенно сказал Кузя.
— А какая ей разница? Главное, чтобы ведущий был. Да и вообще Татьяна Васильевна ничего не узнает — у неё сейчас уроки в школе. А дежурному педагогу мы скажем, что у тебя срочно заболел живот.
— Вполне уважительная причина, — подтвердила Лена. — И совершенно безотказная.
— До начала сеанса осталась минута…
Кузя стал быстро-быстро перебирать ногами, словно уже мчался в кинотеатр.
— Давай-ка лучше, Федя, меняться с тобой… — протянула Лена. —Ты прочтёшь вступительное слово. Вот здесь всё записано. Почерк у меня разборчивый… Такое кино, такое кино!..
— Ещё чего! — воскликнул Кузя.
Он схватил билет, сунул мне программу концерта и был таков.
— Вот и избавились, — сказала Лена. — А теперь пошли, пора начинать.
Участники концерта толпились в маленькой комнатушке, заменявшей артистическую. Среди них был Женька. Он стоял возле пианино и вполголоса напевал «Орлёнка». Незнакомая мне пожилая женщина аккомпанировала Женьке и одобрительно кивала головой.
В артистическую заглянул Уточкин:
— Чего вы копаетесь? В публике волнение. Мне уже говорят, что в домоуправлении порядка нет! Скорее, скорее!
Лена пригладила волосы и приготовилась выйти на сцену. Она прокашливалась, прокашливалась и никак не могла прокашляться.
От волнения всегда так бывает. У меня, например, не только першило в горле, но ещё дрожали коленки, чесалось всё тело и мутилось в голове.
Я посматривал на Женьку. Ему тоже было не по себе.
Наконец Лена прокашлялась.
Она вышла к самому краю сцены и обратилась к слушателям.
Я ждал, что сейчас доклад пройдёт как по маслу — быстренько прочтётся по бумажке, — и всё.
Но у Лены в руках не было никакой бумажки. Лена сказала, чтобы слушатели представили себе, будто они не в клубе домоуправления, а… на фронте, в перерыве между боями! И будто приехала в холодную солдатскую землянку фронтовая концертная бригада…
Зал затих. Среди слушателей было много пожилых людей. Лица их были серьёзны и сосредоточенны.
И я вообразил, что всё это на самом деле происходит во фронтовой землянке. Даже дядя Стёпа, сидевший в первом ряду, вдруг представился мне бывалым партизанским командиром… Может быть, оттого, что из рассказа Лены я впервые узнал: песня «Орлёнок» была позывными у белорусских партизан…
Лена закончила своё вступительное слово.
Теперь настал мой черёд. Нужно было объявить первый номер концерта: Женькино выступление.
Я сделал несколько бодрых движений, но почему-то остался на месте. Тогда меня толкнули в спину, и я выскочил на сцену, словно камень, пущенный из рогатки.
Очутившись перед лицом слушателей, я весь похолодел. Глянул в программу, открыл рот да так и остался стоять с разинутым ртом: в зале сидел Геннадий Максимилианович и внимательно следил за происходящим.
Это была ужасная западня: уходить было поздно. Нужно было спасать Женьку. Если Женька появится на сцене, то Геннадий Максимилианович его моментально узнает, и неизвестно, чем всё это кончится. Может быть, скрыть Женькино имя?
Толком ещё не зная, как лучше поступить, я начал объявлять:
— «Орлёнок». Песню исполняет… исполняет… исполняет…
— Не робей, — громко сказал с первого ряда дядя Стёпа. — Читай по бумажке!