— Выяснить удалось следующее: каждый мастер ставил на своих инструментах специальное клеймо. Иногда его рисовали от руки чёрной несмывающейся краской. А бывало — выжигали. Клеймо знаменитого итальянского мастера Гварнери дель Джезу выглядело так:
Антонио Страдивари — лучший из итальянских мастеров — сначала ставил такое клеймо:
А в последние годы своей жизни другое:
— А наша корона что означает? — нетерпеливо сказал я. — И кто такой FEL?
— В том-то и дело, что ни в одном каталоге я не нашла этих обозначений. Даже в мастерскую Большого театра заходила, расспрашивала мастеров. Никто ничего не знает. Ясно одно: контрабас — не из простых.
— Что же я наделал?! — воскликнул папа. — Я ведь старый лак начал смывать!
— Не волнуйся, — сказал я. — У нас в музыкальной школе есть Трофим Трофимыч…
Два раза в неделю вечерами в музыкальной школе появлялся Трофим Трофимыч — высокий строгий старик с гладкими седыми волосами, зачёсанными на пробор.
Трофим Трофимыч — наш школьный мастер — не спеша раздевался, здоровался с Марией Ивановной за руку, неизменно заходил к Геннадию Максимилиановичу и через несколько минут, заложив руки за спину, широким шагом направлялся в глубину школы, в комнату, отведённую под мастерскую.
Появляясь в мастерской, Трофим Трофимыч первым делом обращал суровый взгляд к «Приёмному покою» — так он сам называл стол, куда в его отсутствие складывались поломанные и испорченные за неделю музыкальные инструменты.
У Трофима Трофимыча была удивительная память. Он помнил каждый школьный музыкальный инструмент. Более того, он отлично помнил и хорошо знал повадки каждого, кому выдавал инструменты.
— Тэк, тэк… — произносил он, рассматривая поломки. — Ошибки быть не может: это скрипка Саши Кувшинова. Разбойник, сущий разбойник! Опять подставку сломал. Починю и отругаю… А эта? Ну да! Фокусы Миши Петелькина — опять прищемил дверью виолончель. И шпиль поломал! Батюшки мои, надвое, словно о колено! Починю, отругаю и позвоню отцу… Кто следующий? Ваня. Эх, Ваня, Ванечка, опять, паршивец, дрался смычком. В который раз! И чинить не буду, и ругать не стану. Отправлю к Геннадию Максимилиановичу…
С Трофимом Трофимычем я был хорошо знаком. Фагот мне попался капризный — в нём часто западали клапаны. Вот я и носил его к мастеру.
Когда я пришёл к Трофиму Трофимычу и сказал, что у меня дома есть сломанный контрабас, он машинально воскликнул:
— Починю и отругаю! — но, спохватившись, произнёс: — Погоди, погоди, ведь никакого контрабаса я тебе не выдавал.
— Контрабас не школьный…
— Так сразу бы и сказал. Нет у меня времени на частную работу. Видишь, сколько твои друзья наломали!
— Трофим Трофимыч, — говорю, — на контрабасе выжжены корона и три буквы…
Трофим Трофимыч тотчас последовал за мной.
Увидев контрабас, он изменил своему правилу — сначала как следует отругал папу:
— Что же вы, молодой человек, наделали? Кто вас просил смывать лак и… вообще ремонтировать инструмент? Это же, простите, не табуретка. Здесь же навыки нужны, мастерство!
— Неужели нельзя восстановить лак? — смущённо пробормотал папа.
— Послушайте, что я вам расскажу, — сказал Трофим Трофимыч. — Некогда прекраснейший экземпляр скрипки Антонио Страдивари, принадлежавший царю Александру I, поместили в Эрмитаж. Но дело, конечно, не в этом. Однажды скрипка исчезла из музея. Бесследно. Все думали, что навсегда. Но её в конце концов нашли. Что же сделали воры для того, чтобы замести следы? Они смыли со скрипки её чудесный лак кораллового цвета и навсегда погубили инструмент…
— Но здесь лак не коралловый, а желтоватый, — беспомощно сказал папа, со страхом глядя на Трофима Трофимыча.
— Тем более! — отрезал Трофим Трофимыч и углубился в изучение инструмента.
— Тэк, тэк… — сказал он через некоторое время и устало опустился на стул. — Инструмент прекрасный. Но он не самого высокого полёта, увы! Не Страдивари, не Гварнери, не Гвадани, не Бергонци, но и не фабричный. Видимо, какого-то неизвестного мастера. Судя по форме и завиткам на головке — французского происхождения. Наверное, контрабас построил какой-то любитель, так и не ставший знаменитостью… И я с удовольствием починю контрабас!