— Здравствуйте, — говорю.
Генерал некоторое время рассматривал меня, потом сказал:
— A-а, старый знакомый! Садись да рассказывай, на чём выучился играть.
— На фаготе. А Женька сегодня будет дирижировать оркестром!
— Какой Женька?
— Женька Тюнев. Мой друг. Помните, он сидел рядом с вами? У него ещё была царапина на лбу…
— Ну как же, помню! — воскликнул генерал. — Хороший мальчуган. Неужели он будет дирижировать? Когда же вы всё это успели? Молодцы ребятки!
И генерал положил мне на плечо руку.
Я стал озираться по сторонам. Как мне хотелось, чтобы все увидели, какое короткое знакомство у меня с генералом!..
И вдруг — идёт Кузя! Да по нашему ряду. Да прямо к нам.
Я обрадовался. «Ага, — думаю, — сейчас от зависти лопнет!»
Я уже собирался рассказать генералу про Кузю: «Видите того длинного? Первый ябеда на всю школу. А трус — ужас! И нечестный. Проиграл мне камертон, а теперь бегает и прячется. Удивляюсь, как его родители терпят…»
Кузя был уже рядом. Не глядя на меня, он обратился прямо к генералу:
— Ты давно уже здесь? А я тебя у входа ждал…
— Мы так не договаривались, — как ни в чём не бывало ответил генерал. — У тебя всё в порядке? Ты готов к концерту?
— Да, дедушка…
Мне показалось, что я ослышался. Я оторопело смотрел то на Кузю, то на генерала, а потом зачем-то громко сказал:
— Он мне проиграл камертон.
— Что такое? — переспросил генерал.
— Ничего особенного, дедушка, — засуетился Кузя. — Я сейчас вернусь…
Кузя ухватил меня за рукав и быстро увлёк за собой.
— Пусти! — воскликнул я.
— Не шуми ты! — сказал Кузя и полез в карман. — Получай камертон… Только дедушке ни слова, договорились? Это его подарок…
Кузя топтался на месте и не уходил.
А я вертел в руках камертон, любуясь синеватым отливом стали.
Кузя протяжно вздохнул. Жалко ему, видно, было.
Я протянул ему камертон.
— Ладно уж, — говорю, — бери обратно. Но обещай за это сводить меня и Женьку в гости к деду. Обещаешь?
— Конечно! — воскликнул Кузя.
И мы разошлись в разные стороны, одинаково довольные обменом, хотя я не был уверен, что он сдержит своё слово.
Послышались последние три звонка, возвещающие начало концерта. На сцену с двух сторон цепочками потянулись участники хора. Девочки — в белых фартуках, мальчики — в белых рубашках; нарядные, подобранные по росту, они выстроились в три ряда и спели четыре песни.
Публика долго не хотела их отпускать, но в конце концов хор разошёлся, и было объявлено выступление Петиного квартета.
Но мои мысли были в это время далеко. «Ничего, — думал я, — вот возьмёмся мы с Женькой за Кузю и сделаем из него человека. Нельзя, чтобы такой замечательный генерал имел такого паршивого внука. Надо немедленно браться за дело… А когда перевоспитаем Кузю, пойдём к генералу и доложим ему по всей форме. Вот обрадуется! И про войну нам, наверное, расскажет…»
— Федя, — одёрнула меня мама, — что ты там всё бормочешь? Успокойся, ради бога, и не мешай слушать!
Я словно очнулся, глянул — а Петиного квартета и в помине-то уже нет.
Теперь выступали другие ансамбли. И баянисты, и виолончелисты, и скрипачи. И даже четыре арфы.
Потом на сцену вышла Лена Мухина. Эх, до чего всё-таки хорошо играет наша Муха! Это не только моё мнение: Лену, единственную исполнительницу из первого отделения, дважды вызывали на «бис». А третий раз она прямо направилась к роялю и просто, словно дома, уселась за инструмент и сыграла замечательный ноктюрн Шопена.
Первое отделение подходило к концу.
Все сидели и ждали — кто закончит его? Кого, как говорится, приберегли на «закуску»? Ведь известно, что последний номер — всегда что-нибудь наиболее яркое и необыкновенное.
И на «закуску» подали Кузю-барабанщика с ксилофоном.
По-моему, это было сделано правильно. Кузя играл здорово — ничего не скажешь, ну, просто замечательно!
Когда Кузины палочки перестали мелькать над ксилофоном, я долго с удовольствием аплодировал. При этом я стоял почти спиной к исполнителю, зато мне хорошо был виден генерал, ради которого я и старался.
А моя мама дважды поворачивала меня на девяносто градусов, но я упрямо возвращался к прежней позиции.
Потом объявили двадцатиминутный антракт, и зал пришёл в движение.
Мимо нас солидно прошагал Уточкин. Он хлопнул меня по плечу и воскликнул, обращаясь скорее к окружающим:
— Видали? Самодеятельность — великая сила! А вы что думали, я им зря контрабас подарил? Французской работы!
Дядя Стёпа, который всюду следовал по пятам за самодовольным комендантом, скромно молчал. Он лишь с гордостью крутанул правой рукой левый огненно-рыжий ус и незаметно подмигнул мне. Было видно, что и он невероятно горд, что его звери-кролики не подкачали.