Чрез всю историю Черноморского казачества тянется эта борьба индивидуалистических стремлений из-за панских хуторов и заимок, а потом, кроме того, из-за хуторов и заимок вообще богачей, с коллективным правом казачества на землю, борьба, указания на которую можно в избытке найти в официальных и неофициальных документах, воспоминания о которой еще живы в среде казачества и явные следы которой даже теперь не перестают волновать казачьи общины. Это печальный, но во всяком случае самый крупный факт в истории казачьего землевладения. Выше мы только что привели уже относительно упомянутой борьбы слова Котляревского, бывшего сначала войсковым писарем, а потом войсковым атаманом, следовательно, свидетельство такого лица, которому не верить никак нельзя, которое скорее могло скрыть, чем ярко выставить существовавшие в его время неурядицы. Другой, не менее авторитетный свидетель прошлого казачества, генерал Дебу, служивший в продолжение 16 лет на Кавказской линии и издавший свое сочинение «О Кавказской линии и Черноморском войске» в 1823 году, упрекал черноморских панов в том, что «богатейшие из них, привыкшие помышлять только о приращении собственного имения, мало заботятся об общем благе». Еще важнее и авторитетнее в этом отношении свидетельство И. Д. Попко, старого казачьего генерала-черноморца, болевшего душою и сердцем о нуждах войска и казачества. Строго разграничивши понятия об общественном благе и личной пользе, этот свидетель в своей книге «Черноморские казаки», изданной в 1858 году, указывает на широкие захваты земельных угодий как всесильною старшиною, так и вообще богачами – хуторянами, в ущерб интересам серой массы казачества. «В то время, – говорит И. Д. Попко, – чтобы придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества отособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку, по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог слу. Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особое влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны». Чиновные старшины жаловали друг другу земли, захватывали в исключительное пользование лучшие владения, не руководясь в этом отношении никакими законами, правилами и ограничениями. «Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии, чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени, и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего». Вслед за чиновною старшиною последовал и вообще богач хуторянин. «С течением времени сами куренные общества, другими словами, нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собою право жаловать хуторами своих собратов, плебеев». Возникла земельная рознь в среде рядового казачества. «Различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением, равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями и хуторами. Чтобы остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плуги, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора, в виде усиленных вылазок, напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушеским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки «оборали» пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал казачий посев. Урядник посеял жито, а сотник по его житу взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 г. Напомнив казакам общинное значение войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле не доставало и в чем была ощущаема в среднем и низшем слое войскового населения настоятельная потребность – определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования». Такое же свидетельство о земельной неурядице дал в 1846 году в одном из официальных документов генерал-майор Рашпиль, очень видный казачий деятель.