Карача-бек согласно кивнул головой, но промолчал.
-- Мы -- в центре сибирской земли и нам надо собирать вокруг себя всех живущих по сибирским рекам князей. Они должны понять, что вместе мы сильней. Но им надо забыть о прежних раздорах и покориться нашей воле.
-- Пойдут ли они на это, -- в задумчивости проговорил Карача-бек, -северные князья привыкли жить сами по себе и наша дружба им не нужна. К тому же половина из них платит дань московскому царю.
-- Да, длинные руки у царя Ивана. Вон куда дотянулись. Но если они ему платят дань, то пусть и нам дают. Московский царь далеко, а мы -- рядом.
-- У Московского царя сильное войско. Он покорил уже многие ханства и княжества и лучше не становиться ему поперек дороги, -- возразил хану Карача-бек.
-- А я пока не хочу ссориться с московским царем. Он хозяин на своей земле, а я -- здесь на этой земле.
-- Чтобы иметь друзей, надо платить, -- не сдавался Карача-бек, -- и нам надо направить послов в Московию, уведомить о своей дружбе.
-- Все, что можно отправить, мы отправили в Бухару хану Абдулле, -громко и не сдерживаясь, рассмеялся Кучум, -- правда, послов можно еще нагнать и забрать у них меха. Объясним, что ошиблись.
-- Зачем,-- Карача-бек говорил с ханом как с неопытным в государственных делах ребенком и, это злило Кучума, -- в Московию отправим то, что должны послать северные князья. Только вместо них поедут наши послы.
-- Это как? -- уставился на Карачу-бека Мухамед-Кул. -- Отобрать?
-- Зачем отобрать. Их надо сделать нашими подданными. Мы будем охранять их от врагов, а они пусть платят нам за это.-- Кучум, выслушав его, надолго задумался и, помолчав, кивнул:
-- Да, у моего визиря голова работает хорошо. Лучше и не придумаешь. А чтобы северные князья особо не возражали, отправим к ним наших послов, а с ними и воинов для большей убедительности. Ты, Мухамед-Кул, поведешь их. Я так решил. Через два дня и выступите. Иди, готовься к походу.
Радостный юноша так и подпрыгнул, не прощаясь, выскочил из шатра. Кучум, не сдержавшись, улыбнулся вслед ему. Но Карача-бек, оставаясь спокойным, негромко заметил:
-- Молод он еще сотни водить.
-- Молодость быстро проходит. Пусть покажет себя в деле. Тебя же хочу послать в Казанское ханство. Нам нужны мастера по оружию. То, что сделали наши кузнецы, никуда не годится. После двух выстрелов стволы разрывает. Как хочешь, а мастеров из Казани привези.
-- Хорошо, мой господин, все выполню.
-- Семью привез в Кашлык?
-- Да, мой господин. Они здесь.
-- Мне доносили, будто русские люди стали строить свои крепости на склонах гор, что русские зовут Уралом. Побывай у них. Осмотри все сам. Сколько их и надолго ли пришли. Понял?
-- Все сделаю.
-- Тогда, прощай. И выступай, не мешкая. Оставшись один, Кучум ощутил некое беспокойство от предстоящих событий, которые сам же и торопил. Но не мог он, сидя в шатре, ждать, когда окрепнут соседи и придут под стены Кашлыка. Надо торопиться самому, пока жизнь не станет торопить тебя.
Он вышел из шатра и прошел на обрыв, вгляделся в противоположный берег. Там пасся табун коней, и все излучало покой и безмятежность.
* * *
Утром Мухамед-Кул, сопровождаемый двумя десятками своих нукеров, половина из которых были такие же юноши, дети местных беков и мурз, оглашая пробуждающийся от сна лес громкими криками, покинули городок. В ближайшем улусе к ним присоединилась сотня Януша, находившаяся на отдыхе. К полудню они достигли городка Атик-мурзы, где их поджидал сам мурза с тремя сыновьями и родичами, а вместе с ним было еще полторы сотни воинов. Вечер застал их неподалеку от Девичьего городка.
Вместе с Мухамед-Кулом в поход шли и его молодые друзья -- родичи знатных беков: Айдар -- сын Кутая и Дусай -- сын Шигали-хана. Для них это тоже был первый поход, и они намеревались показать свою удаль и доблесть, омыть сабли кровью врагов.
Айдар ехал по правую руку от ханского племянника и зорко посматривал по сторонам, время от времени поправляя шлем на голове, гордо оглядываясь на идущие следом сотни. Его пухлые щеки со следами юношеского румянца не были иссечены ветрами походов, но в глазах светилась радость от предстоящего сражения, а тонкие ноздри втягивали дурманящий запах конского пота, столь привычный воину. В голове рисовались картины схваток и победного возвращения обратно, когда за стены ханского городка их выйдут встречать все жители и с восхищением будут разглядывать победителей. Себя же он видел едущим впереди своей сотни с перевязанной левой рукой, с пятнами крови на одежде. "Герой, каков герой",-- будут показывать пальцами старики, а девушки, ах, девушки! -- прятать в цветастые платки смущенные лица, посверкивая темными глазами. И Айдар улыбался, представляя радость встречи, пришпоривал коня, но тут же натягивал повод, когда оказывался впереди Мухамед-Кула, зорко следившего за строем.
По левую руку от ханского племянника ехал на белой невысокой кобылке вялый и медлительный Дусай, чей отец, Шигали-хан, доводился дальним родичем тестю Кучума и год назад вместе с несколькими нукерами перебрался в Кашлык, бежав от мести ближайших соседей. Он правильно рассчитал, что сибирский хан, остро нуждающийся в поддержке, и такой же пришелец как он сам, будет рад каждой сабле, поднятой в его пользу. Посылая старшего сына, Дусая, в поход с ханским племянником, Шигали-хан надеялся стать со временем наместником Кучума на вновь завоеванных северных землях. Сам же он, опытный рубака и наездник, посчитал ниже своего достоинства участвовать в походе, где башлыком был поставлен безусый юнец, ханский племянник. Под его началом Шигали-хан сражаться не станет. Вот, если бы башлыком поставили его... Но Кучум посчитал, что поход будет легким и непродолжительным. Хан не верил, будто северные князья смогут оказать сопротивление его сотням, потому и послал Мухамед-Кула башлыком, впрочем, приставив к нему опытных воинов для присмотра.
Мечты Дусая не были столь честолюбивы как у Айдара. Он думал лишь, как быстрее вернуться из похода и отправиться со старыми воинами на соколиную охоту за утками, где можно вечером у костра вволю слушать рассказы стариков о злых духах, о набегах, оставшись без пристального внимания отца. Тот постоянно посмеивался над медлительностью и нерасторопностью Дусая, придумывал обидные прозвища, а он, скрывая обиду, делал вид, будто безразличен к упрекам и насмешкам, что еще больше лило Шигали-хана.
Единственное живое существо, которое любил и доверял,-- его белая кобылка, с ней он были неразлучен последние два года. Холодными вечерами Дусай укрывал ее теплой попоной, подкармливал вкусными лепешками. И кобылка платила ему тем же, всегда радостно встречая своего хозяина. Дусай никогда не пользовался шпорами и ногайкой, а чтобы подбодрить, нежно шептал ей в ухо: "Быстрей, милая, быстрей!" -- и та, послушная хозяйской воле, стелилась в стремительном беге, переходя с тряской рыси на галоп, и не отставала даже от рослых жеребцов, словно понимая, что хозяин ее не должен быть последним.
Совсем об ином думал Мухамед-Кул, полузакрыв глаза, дремал, покачиваясь в седле, слегка наклонившись вперед. Он почти не спал в прошлую ночь. Возбуждение от предстоящего похода, в котором он, Мухамед-Кул, впервые сам поведет в качестве башлыка сотни в набег, не давало ему заснуть. Он несколько раз выходил из своего шатра, зябко кутаясь от порывов холодного ночного ветерка. Рядом стоял шатер Кучума, откуда слышалось время от времени глухое покашливание дяди. Тот, верно, тоже не спал, занятый своими мыслями. Все давно привыкли к внезапным появлениям хана посреди ночи на сторожевых башнях городка и никто не знал, когда он спит, а когда бодрствует. Мухамед-Кулу хотелось зайти в шатер к нему, рассказать о своей радости, бурлящей и опьяняющей, поблагодарить, но... Что-то останавливало. Может воспоминания о гибели отца, а может робость перед немигающими глазами хана, чей взгляд не мог выдержать ни один из его приближенных.