— Это больница, — говорит он. — Вы понимаете?
— Да, — говорю я. Где-то здесь поблизости, я чувствую, может быть Сергей Дацюк. Я очень боюсь, что он выйдет сейчас, строгий и непреклонный, из высокой двустворчатой двери напротив доктора — и осудит меня окончательно.
Двери открываются, из них, один за другим выходят двое мужчин. Доктор говорит:
— Сергей! Берите вот эту девушку.
— Хорошо, — отвечает Сергей. Он очень здоровый. Я с почтением разглядываю его. Конечно, не похож, но никто теперь не похож. Он поворачивается ко мне, и я узнаю грозный взгляд.
— Пойдёмте — говорит он.
Я чувствую облегчение — он по-крайней мере знает, что надо делать — а я понятия не имею. Второй несёт следом какие-то тряпки. Мы заходим в маленькую комнату, все трое.
Сергей вдруг говорит мне: раздевайся!
Как это? — я не понимаю. Оба смотрят на меня с угрозой.
— Я не буду! Не успеваю я договорить, как они скручивают меня с двух сторон и начинают срывать одежду. Я кричу, дерусь и царапаюсь, меня кидают в ванну и неожиданно на голову льётся холодная вода. Я дико визжу. Как следует намочив меня холодной водой, они быстро суют тряпки мне в руки:
— Одевайся!
Я не могу опомниться — за что они так оскорбили меня? Это возмездие? Я горько плачу потому что Сергей так поступил со мной. Но Сергей уже исчез, и я начинаю мелко дрожать, натянув на себя какую-то длинную рубашку и халат.
Входит дух старичка с тулупом в руках.
— Вот, говорит, на-ка одень, на улице — мороз!
— Пойдём.
Он такой добрый, что я повинуюсь ему беспрекословно.
Мы выходим в яркий свет, и он командует —
А-ну, побежали! А то простудишься!
Мы бежим по узкой тропинке, снег весело хрустит под ногами.
Тропинка приводит к приземистому зданию, и мы входим внутрь.
— Ну, вот, и дома, — говорит старичок открывая дверь ключом.
— Заходи!
Я захожу в длинную комнату, кругом цветы, цветы и кружева. Очень жарко. И очень много каких-то ленивых женщин в халатах. Они подходят ко мне и говорят всякие мелочи, например «Привет!» Я стою в этом месте и думаю: боже мой, неужели это правда…..гарем? Одни женщины. Цветочки. Это же приговор! Я с ужасом догадываюсь, кто тут хозяин… Меня подводят к кровати, я сажусь и какое-то время наблюдаю за комнатой. Женщины в халатах сидят и лежат на кроватях, но вот у двери есть женщина в белом халате. Я подхожу к ней.
— Что тебе? — Спрашивает она.
Я не знаю.
— Я хочу выйти отсюда — говорю я.
— Все хотят — отвечает женщина. — Нельзя отсюда выйти.
Я снова сажусь на кровать. Женщина рядом со мной бормочет: — мёртвая я, мёртвая.
Я думаю: надо уйти отсюда. Здесь плохо. Может быть попробовать магию? Странная женщина, похожая на грузного немолодого мужчину многозначительно смотрит на меня. Она напоминает мне демона Айвасса. Я медленно начинаю подбираться к её кровати. Она что-то однообразно говорит своей соседке. Я подхожу ещё ближе, так, чтобы она заметила мои глаза. Она внимательно смотрит на меня. Я молча кричу «Айвас!» — глядя ей в глаза. Взглядом я изо всех сил прошу его помочь. Женщина начинает неожиданно смеяться и что-то спрашивать другую соседку. Та подсаживается рядом на кровать. Старуха в углу тоже что-то быстро говорит сидящей рядом девушке. Постепенно, один за другим, вокруг закипают оживлённые разговоры. Это вселяет в меня надежду — я думаю, что злую женщину в халате у двери отвлечет бурление вокруг и она волшебным образом не заметит меня. Дождавшись, когда гомон вокруг нарастет, я резко кидаюсь к выходу. Мне кажется, что я уже свободна! Но стражница хватает меня и грубо толкает обратно.
— Я сказала — сиди! — кричит она.
Я выжидаю, и снова начинаю подбираться к выходу. Кто-то напевает песенку, другие чему-то ахают, мне кажется, я вижу как закручивается в спираль всеобщее оживление. Я двигаюсь как тень, ведь от успеха зависит все на свете — и даже успеваю сделать пару шагов в коридор, но и всё. Бабища зовёт ещё одну, и вдвоём они кидают меня на кровать, привязывают руки, привязвают ноги и даже плечи так, что я совсем не могу пошевелиться. Одна из них приносит шприц, и от укола мне кажется, что я умираю.
Всё пропадает.
Я прихожу в себя от того, что кто-то слабо дёргает за верёвку, которой привязана моя затекшая рука. Это высохшая седая старуха. Она долго и неумело развязывает мне руки, потом ноги.
Она говорит:
— У меня была дочка, как ты. Она умерла. Как ты. Вот так.
Я сажусь на кровати. Эта комната — в ней почти все старухи. Что значат старухи? Я прыгнула в шахту, потом меня привезли сюда. Старухи начинают медленно подниматься с кроватей и подходить к длинному деревянному столу, который стоит в углу комнаты. Та, что меня развязала, говорит садиться за стол. В скорбном молчании перед каждой ставят оловянную миску. Раздают хлеб. Как двенадцать траурных апостолов, страшнее едоков картофеля, они разламывают хлеб и начинают медленно жевать. Я чувствую глубокое горе — лица у всех опустошенные, позы застывшие, глаза потухшие. Я догадываюсь, что произошло что-то ужасное, непоправимое, почему мы все оказались здесь. Потом никто не останавливает меня, и я выхожу из комнаты. Из коридора с цветами никуда выхода нет. В соседней комнате лежат скрюченные существа, которые не могут вставать с постели. Все эти существа лысые. Но все они — женщины. Около одной стоит девушка и вставляет ей время от времени в рот сигарету. Пахнет мочой. Я замечаю, что каждая женщина тут представляет аллегорию горькой мысли. Одна непрерывно повторяет: «господи господи господи», очень тихо. Никто не откликается. Некоторые просто смотрят перед собой. Кто-то плачет, кто-то качается. Старуха, которая меня развязала, жуёт, как автомат. Неожиданно какая-то высокая надменная женщина спрашивает меня, как я себя чувствую и где нахожусь. Пока я пытаюсь ответить, она отвечает сама: «вы находитесь в больнице, поняли?» И не дождавшись моего ответа уходит. Мысли стали вялые, и я думаю — это странная больница. а… может быть и не больница вовсе… Мне кажется, что так безнадежно должна выглядеть страна мертвых.