Максим и сам мечтал работать с животными. Только не мог определиться с какими. В первом классе он подумывал о морских свинках. В пятом – о китах. Теперь, в седьмом, склонялся к дрессировке морских львов.
В декабре 2004 года, заболев воспалением лёгких, Максим лежал в кровати, прислушивался к своему разгорячённому телу и говорил Аюне, своей сводной сестре, что представляет себя Тюлькой, шептал ей о таинственных куполах Антарктики. Ребята и не подозревали, что через несколько месяцев сами станут участниками не менее увлекательной истории, что она случится на весенних каникулах среди заснеженных льдов Байкала. Вот только рассказывать её одноклассникам и писать о ней сочинения они не захотят.
Семья Савельевых
Максим ещё не родился, когда его родители разошлись. Отчество – единственное, что осталось ему от отца, и оно Максиму совершенно не нравилось. Панкратович. Имя «Панкрат» казалось ему необычайно глупым.
– Хорошо хоть, фамилия – мамина, – жаловался он другу Саше. – «Савельев» звучит прилично.
Саша соглашался, и они с Максимом выдумывали страшные фамилии, которые могли достаться ему от отца. Больше всего им нравился вариант «Японакабасеткин». Настоящей фамилии отца Максим не знал.
Мама говорила, что он напрасно возмущается, в их семье встречались имена и похуже «Панкратовича». Это в самом деле было так.
Семья у Максима была большой. Его генеалогическое древо получилось самым разветвлённым из всех сорока древ в классе. Это отметил даже учитель истории.
Ветвь дедушки, Виктора Степановича, была длинной, до четвёртого колена. Она начиналась с Петра Ивановича – прапрадедушки Максима. Он родился в 1886 году и всю жизнь работал волгарём, то есть судовым рабочим на грузовых баржах, ходивших по Волге. Пётр Иванович был женат на татарке Айгуль Фаритовне. Этим браком ограничивалось национальное разнообразие Савельевых.
Ветвь Дамбаевых, по бабушке, была интереснее. Дулма Баировна, бабушка Максима, была буряткой по отцу и украинкой по матери. Её первым мужем был тувинец. От этого брака осталась дочь со странным тувинским именем Ай-кыс. Вторым мужем стал Виктор Степанович – дедушка Максима.
– Почему же я русский? – спросил Максим, просматривая генеалогическое древо и вновь удивляясь тому, что даже прабабушка, обозначенная украинкой, родилась в белорусском Гродно.
– Не знаю, – мама пожала плечами. – Наверное, вся эта мешанина и делает тебя русским.
Максим не понимал этого.
Семья у него была большой, но собиралась вместе только на Новый год, в квартире Виктора Степановича. Собираться чаще им мешало расстояние. Почти все жили в разных городах. Даже бабушка Дулма Баировна жила отдельно от дедушки, в Улан-Удэ. Их младшая дочь – тётя Таня – и вовсе женилась на французе и переехала в далёкий городок с аппетитным названием Ла-Сен-сюр-Мер.
– Не женилась, а вышла замуж, – всякий раз поправлял Максима его дедушка.
Этого Нового года Максим ждал с особенным волнением: к ним в гости собиралась тётя Ай-кыс. Можно будет похвастать перед друзьями – показать им паспорт тёти, чтобы они наконец поверили рассказам о её полном имени: «Ооржак Ай-кыс Алдын-ооловна».
– Она тоже русская? – не унимался Максим.
– Откуда я знаю, – устало отмахивалась мама.
Потом добавляла:
– Русская, русская. Все мы давно русские.
Новый год проходил спокойно. На три дня Дамбаевы и Савельевы забывали о ругани, которая была ещё одной причиной того, что семья не собиралась чаще. Даже на расстоянии все были недовольны друг другом, и любая встреча, кроме новогодней, заканчивалась размолвкой.
В канун праздника дедушка поругался с мамой – узнал, что Максима, заболевшего воспалением лёгких, не положили в больницу. Вместо этого пригласили тибетского врача. Ирина Викторовна полностью доверила ему лечение. Дедушку возмутила сама личность доктора, но, чтобы объяснить это, придётся заглянуть в те годы, когда Максим был ещё маленьким.
В последние десять лет у его мамы было три мужа. В официальный брак она не вступала, но отчего-то называла их именно мужьями. Первого Максим помнил смутно. Из маминых слов знал только, что они жили бедно.
Мама и её первый муж собирали черемшу, плели корзинки и туески[1], лепили из глины нерпят и продавали всё это на вокзале. Заработка едва хватало на еду. В садик Максима отводили длинным, кружным путём – отправившись напрямик, они бы неизбежно попали на рынок, а там Максим канючил сметану. Денег на сметану не было.
1
О понятиях, напечатанных