Выбрать главу

Мэй кинула взгляд ему через плечо.

– Они идут к выходу,– сообщила она.– Он обнимает ее за талию.

– Плевать,– проворчал Дортмундер.

Он съел весь десерт, прежде чем к нему вернулось хорошее настроение.

24

Ужин у Ламли. Лютеции импонировало это семейство: хотя они были богаты на протяжении уже нескольких поколений, им все еще нравилось говорить о деньгах. Гарри Ламли занимался коммерческой недвижимостью по всему миру, и в данный момент оживленно скупал ее в Гонконге и Сингапуре. Мора Ламли специализировалась на производстве губной помады и лака для ногтей для студенток. «У этих молоденьких дур имеются миллионы,– любила приговаривать она.– Все, что от вас требуется,– вытрясти их».

Этим вечером в пентхаусе двухуровневой квартиры Ламли на Пятой авеню, окна которой выходили на Центральный парк к северу от Метрополитен-музея, собралось десять человек. Как и хозяева с Фербенксами, остальные три пары также были весьма богаты. Мужчины были промышленными магнатами или, как минимум, крупными игроками на фондовой бирже. Их жены выделялись той броской гламурной красотой, которая характерна для женщин, вышедших замуж за недавно сколоченные крупные состояния. Беседа за столом вертелась вокруг политики, налогов и особенностей кухонь мира. Все было как обычно – мило и предсказуемо, и только когда подали мороженое, Лютеция обратила внимание, что Макс на редкость молчалив.

И что с этого? Вся жизнь Макса была заполнена работой, и не всегда самой приятной. Лютеция не возражала против этого, зная, что ему это нравится, но порой ей искренне хотелось, чтобы он бросил все это к чертовой матери. Обычно на вечеринках, подобных этой, Макс был душой компании, сыпля сплетнями и анекдотами на политические, этнические, расовые, бытовые и экономические темы. Но сегодня он просто внимательно слушал других, улыбался чужим шуткам, рассеянно ел, молчал и время от времени поглядывал на часы.

«Он сейчас в миллионе километров отсюда,– подумала Лютеция.– Но в каком направлении?».

Когда с едой было покончено, все направились на террасу пить бренди и портвейн, глядя на Центральный парк – огромное черное спящее животное, раскинувшееся под ними. Лютеция, отведя Макса в сторону, приложила все усилия, чтобы растормошить его, встряхнуть, заставить присоединиться к общей беседе. Она даже напомнила ему пару-другую его коронных анекдотов и попросила, чтобы он рассказал их в общей компании. До такого она не снисходила никогда прежде. Хуже всего оказалось то, что Макс с готовностью согласился, но сделал это столь механически, без своих обычных уморительных акцентов и гримас, что все его (а точнее, ее) усилия вызвали лишь умеренный вежливый смех.

Он не выглядел мрачным или сердитым, в его поведении не проскальзывало волнения или враждебности. Он просто не был Максом, вот и все. Лютеция начала опасаться за него.

Когда они уже ехали в лимузине домой через темный Центральный парк, что-то легкое, типа монеты, упало на пол. Лютеция решила даже не смотреть, что это было. Но этот звук вывел Макса из задумчивости, и он, наконец, заговорил о том, что мучило его весь вечер.

– Судья.

Лютеция внимательно посмотрела на него.

– Что – судья?

– Он, вероятно, думает... Я, похоже, дал ему власть надо мной и... Конечно же, я не думал, что эта юридическая свистопляска так обернется...

– Смотрю, он тебя сильно достал.

– Если бы он сейчас переходил перед нами дорогу,– Макс показал на слабо освещенную асфальтовую дорожку, петляющую между деревьями,– я бы приказал Чалмерсу переехать его.

Чалмерс был их водителем.

– Ты думаешь, Чалмерс сделал бы это? – мягко спросила Лютеция.

– Черта с два он меня бы ослушался!

– Что же такого натворил судья, дорогой?

Несмотря на то, что лицо Макса было в тени, Лютеции показалось, что на нем появилось болезненное выражение.

– Он унизил меня.

Боже правый! Лютеции было отлично известно, что для Макса это равносильно смерти. Она сама могла бесконечно спорить, ставить ультиматумы, даже издеваться над ним, но, черт побери, она скорее бы предпочла бы навсегда уехать за границу, чем действительно унизить его – например, разводом или публичным романом с бедняком. В порыве благодарности к Максу за то, что он поделился с ней своей болью, Лютеция взяла его за руку и произнесла:

– Ты даешь этим людишкам власть, Макс, но они не всегда правильно ею распоряжаются.

В мимолетном проблеске уличного фонаря она увидела его благодарную улыбку, улыбнулась в ответ и попросила:

– Все-таки скажи, что он сделал?

– Сначала он пригрозил применить все положения Главы 11, что будет стоить нам миллионов. Буквально – миллионов! Уолтер и этот второй – Вайсман – были готовы лизать ноги этому ублюдку, пока я спокойно сидел у них за спинами...

– Молодец.

– В конце концов, он согласился на компромисс. Но его суть я понял только потом, когда мне все объяснили адвокаты.

Они выехали из парка на хорошо освещенную Седьмую авеню, и Лютеция получила возможность нормально рассмотреть Макса. То, что он прятал у Ламли за маской вежливого дружелюбия, на самом деле оказалось муками уязвленности и неуверенности в собственных силах, столь нетипичными для него. Не выпуская его руку, она спросила:

– И что это за компромисс?

– Он забрал наш дом в Каррпорте.

Это прозвучало столь нелепо, что Лютеция едва не рассмеялась, но вовремя сообразила, что Макс ей этого не простит. С трудом подавив смешок, она воскликнула:

– Что значит – забрал дом?

– Он должен быть продан, а вырученные деньги пойдут на погашение долгов согласно Главе 11.

Они остановились на светофоре. Макс покачал головой, злясь на себя, и уставился на оживленные полуночные улицы.

– Полагаю, что я сделал из этого дома фетиш,– признался он.– В нем мне очень нравилось... А ты там ни разу не была.

– Это ты не хотел, чтобы я туда ездила.

– Ты сама никогда не хотела туда ездить.

Это было правдой. Дом в Каррпорте являлся частью бизнеса Макса и был ей абсолютно безразличен. Он использовался для различных корпоративных мероприятий, которые ее не интересовали, а также, как подозревала Лютеция, для проворачивания разных темных делишек, о которых она и знать не желала.

– Мне всегда было плевать на этот дом,– согласилась она.– Но почему он так важен для тебя?

– Я чувствовал себя там хозяином. Настоящим главой клана. Я наслаждался этим, отдавая оттуда приказы, был этаким властелином, что ли. Только там я физически ощущал себя главнокомандующим своими армиями, по первому зову готовыми сплотиться вокруг меня. Такой, знаешь ли, феодализм. Это может звучать глупо...

– На самом деле, это звучит довольно правдиво. Не как обычно.

– Правдиво...– Макс покачал головой.– Я сам раньше не понимал, как важен для меня Каррпорт.

– Значит, этот судья не просто отнял имущество, а украл у тебя символ наслаждения жизнью.

– Безвозвратно,– подтвердил он.

– Нет, дорогой! Ты переживешь это и найдешь другой символ. Другой дом, самолет, корабль... Кстати, ты не задумывался о корабле?

Он, нахмурившись, уставился на нее, словно пытался найти в ее словах подвох:

– Корабль? О чем ты, Лютеция?

– Многие мужчины,– она тщательно подбирала слова,– такие же финансовые гиганты, как и ты, находят кайф в управлении яхтой. Ты мог бы поставить ее здесь, в Нью-Йорке, и путешествовать на ней по всему миру, проводить на борту совещания с руководством, в общем, делать все, чем ты раньше занимался в Каррпорте.

Макс смотрел на жену со все растущим подозрением.

– Ты же никогда не любила корабли и вообще находиться на воде.

– Я также никогда не интересовалась Каррпортом, если помнишь. А яхта, считаю, будет исключительно твоим местом. Владелец собственного судна в экстерриториальных водах.

Утвердившись в подозрениях, что дело нечисто, Макс спросил напрямую: