Поэтому сейчас, находясь в такси рядом с ожидающей его решения Энн-Мэри, Келп задавался вопросом: как он хочет ее запомнить? С теплотой и нежностью или с ненавистью и отвращением? Если она достаточно важна для него (а она, безусловно, важна), тогда не пора ли сказать ей: «До свиданья, Энн-Мэри!»?
Но с другой стороны, он был вынужден признать, что плохо представляет свою жизнь, если сейчас распрощается с ней. Она нравилась ему, и он знал, что нравится ей тоже. И самое главное, она разительно отличалась от всех женщин, которых он до этого знал, одной чертой: она совершенно не заморачивалась по поводу будущего.
И это для Келпа было удивительно. Каждая женщина, с которой он когда-либо встречался, все время, не занятое беспокойством по поводу своей внешности, обязательно посвящала вопросам о том, что будет с ними завтра. Они все были просто зациклены на их с Келпом совместном будущем и жаждали гарантий и обязательств, желательно в письменной форме. Для Келпа же, чья жизненная философия сводилась к принципу: «Жизнь полна неожиданностей, и главное — избежать неожиданностей неприятных», это стремление расписать по пунктам завтрашний день казалась абсолютно необъяснимой. В таких случаях его реакция была одинаковой: «Зачем думать про завтра, если не знаешь, чем закончится сегодня?».
(Конечно, подобная философия изрядно нервировала его подруг и могла сама по себе стать причиной разнообразных неприятных неожиданностей, но пока что Келп счастливо избегал их. Однако, с учетом его беспокойного образа жизни, полностью исключать это было нельзя).
Энн-Мэри была совершенно иной. Она резко ворвалась в жизнь Келпа и, похоже, особо не волновалась о том, что может произойти завтра. Они оказались два сапога — пара. Сегодня нам хорошо вместе, а завтра — будет завтра, правильно? Правильно.
Такси приближалось к их квартире. Поблескивая глазами, Энн-Мэри ждала, слегка улыбаясь. «Если ей абсолютно по фигу, что будет с нами завтра, почему я должен напрягаться по этому поводу? — решил Келп. — Все, в чем я уверен — сегодня мне не хочется с ней расставаться».
Если мы когда-нибудь разбежимся, — хрипло спросил он, понимая, что слово «если» само по себе уже означает, что сейчас они не расстанутся, — чем ты займешься?
Просияв, она пообещала:
Что-нибудь придумаю. Вместе придумаем.
42
Уайли Бренч стоял, по обыкновению чуть выставив вперед одну ногу, подбоченясь и слегка прищурив глаза, словно ковбой с Дикого Запада, если не считать того, что в кобуре у него на поясе вместо шестизарядного револьвера покоилась портативная рация. Он считал себя неотразимым в коричневой форме главы службы безопасности и красовался перед большим окном, наблюдая за туристами, которые, разинув рты, точно рыбы, толпились у озера и швыряли в него монетки.
Да, — произнес Уайли, — хотя Эрл Рэдберн и думает задницей, насчет этого долбанного озера он прав.
В оконном стекле отражался Брэндон Камбербридж, который суетливо носился по комнате взад-вперед, нервно заламывая руки, словно призрак Франклина Пэнгборна48.
О, Уайли! — воскликнул он, — Мы же не можем осушить озеро!
- Oно — чертова головная боль для нашей службы безопасности.
Но оно так прекрасно. Это главная жемчужина нашего Рая.
Рано или поздно это придется сделать — ведь его когда-то нужно чистить, приводить в порядок берега и все такое. Так почему бы не заняться этим сейчас? А если кто-то спросит, скажем, что озеро закрыто на плановую реконструкцию.
Сегодня четверг, — Брэндон принялся считать, загибая пальцы, — пятница, суббота, воскресенье, понедельник. Босс появится здесь только через четыре дня, Уайли! И ты хочешь, чтобы это великолепное озеро превратилось на целую неделю в сухое болото?
Болота мокрые, — справедливо указал Уайли.
Ты понимаешь, что я имею в виду.
То есть ты хочешь сказать, что тебя совершенно не волнует, что главный перец, или как ты его там обычно называешь...
Пусть будет большой босс, Уайли, пожалуйста.
48 Франклин Пэнгборн (1889-1958) — комедийный актер, мастер эпизода.
Значит, тебя не волнует, что большой босс приедет сюда и может быть ограблен, ранен, а то и еще чего похуже. Главное, чтобы твое маленькое королевство оставалось прекрасным.