Семен, не кажется ли тебе, что порою наши беды и неудачи мы для своей выгоды склонны объяснять чем угодно, только не доказательствами самой правды? Правда горька. Мы всякий раз хотим намешать туда сладкого сиропу. Ревностно добиваясь внимания со стороны известного лица и, увы, не получая его, мы тут же виним всякие обстоятельства.
Полно, что излишне утешать себя? Не для моряка любовь. Я часто думаю о том, что береговая граница отделяет нас от земных, недоступных нам радостей. Такова служба, мы ее выбрали. И не будем жалобиться, а примем жизненный урок со всем покорством.
Поговорим о деле. Оно таково. Что слыхал ты об экспедиции в восточные пределы нашего отечества? Спрашивал об этом Харитона — молчит. Интерес мой, ты знаешь, не праздный. Хочу свой дух укрепить на ледяных дорогах.
На Балтике всякого народу достаточно. А Ледовитое море ждет нас. Женами и детьми не обременены, сил достаточно. И какая польза для отечества! Нет опыта? Да. Но молодость, молодость… Когда же и испытать себя в настоящей морской работе, как не теперь, когда мы молоды.
Как ты на все это смотришь?
В чем угодно ты можешь упрекнуть меня, только не в бешеном и неприятном мне честолюбии.
Обнимаю тебя крепко. В скорой надежде получить от тебя письмо остаюсь Василий Прончищев.
Милостивый государь мой батюшка Василий Парфентьевич!
После плавания в Италию, о чем я вам писал, пребываю в добром здравии. Чаю скоро стать мичманом. Капитан наш и офицеры ко мне ласковы, матрозы сначала сторонились (дворянин!), теперь приняли в свои заботы. Таков удел гардемарина. Одним плечом стоит рядом с матрозом, другим к офицерскому сословию. Сегодня чищу и скоблю палубу, лезу на реи ставить паруса — а это делать я наловчился, — завтра с офицерами произвожу всякие нужные обсервации. Такой труд мне по нраву, все же в штюрманской и геодезических науках кое-чему научился в академии.
Вас озадачила моя печаль, о которой я имел неосторожность вам написать. Не принимайте близко к сердцу мои слова. И не гневайтесь на своего любезного друга — не он правит дом, но его супруга. Все это, батюшка, пустое.
Об деньгах не тревожьтесь. Моего гардемаринского жалованья покамест хватает.
Вы отвращаете меня от пагубных занятий. Признаюсь, был грех. Пригласили меня офицеры. Завелась игра. Смотря на нее, долго с собой боролся. С одной стороны, хотелось выиграть, а с другой, боялся проиграть. Соблазн преодолел меня. Я решился половиною моего жалованья жертвовать, размышляя, что выигрышем могу приумножить свое состояние. Принялся за карты. Делаю банк. Играющие против меня горячатся. Наконец вижу перед собой деньги. Но радости никакой не испытал. Для вашего успокоения пишу, что скорее возьму в руки горячее железо, нежели карты. Страсть эта лишь мимолетно овладела мною. Пишу об этом по сыновней доверенности.
Уже давно влекут меня другие карты — географические. Поэт напишет вирши. Живописец сделает портрет. Штюрман же флота может оставить после себя хоть малую линию на карте. Конечно, если ты моряк. А я хочу им быть!
Батюшка, пусть вас не удивляет такое мое признание. Я правда хочу поплавать в незнаемых морях. Быстро бежит жизнь. Так и пробежит, боюсь. А сколько же в ней можно сделать полезного!
Вот таков, батюшка, ваш неразумный сын. Принимайте его, каков он есть.
Василий Васильевич!
Право, я не думала вас обидеть. В письме скорее моя обида говорила. Не вижу за собой вины, чтобы заслужить ваш упрек.
Я не знаю, что рассказал вам Челюскин. Да, в наш дом ходит господин М. Но что из того? Матушка, верно, к нему благоволит — он богат, имеет много других достоинств. Но из этого, поверьте, ничего не следует. Вы знаете мой характер — насильно отдать меня замуж совершенно невозможно.
Отчего вы не пишете? Совсем меня не потешаете.
Господин М. это делает, без прикрас, очень хорошо. Он служит в Сенате. И рассказывает мне много веселых случаев. Вот один.
У нашего государя есть любимая собака по кличке Лизетта. Недавно один вельможа провинился. Он был забран в крепость, и последовало распоряжение высечь его кнутом. Да при всех людях. Многие люди двора просили за несчастного. Но государь был тверд. Тогда решили просить царского шута, чтобы похлопотал. Шут обещал.
Вот со своими ласками Лизетта встречает государя. Он протягивает руку, чтобы приласкать ее. И видит под ошейником бумажку. То была челобитная от имени Лизетты. Собака просила любимого хозяина помиловать вельможу. Государь рассмеялся: как отказать собаке, ведь она раньше ни о чем не просила. Сейчас же в крепость посылается нарочный — освободить бедного узника. Как хорошо, что при дворе служат остроумные шуты.