У кого-то много денег,
у кого-то ни шиша.
А у латыша –
лишь хуй да душа!
Счастливцев-Несчастливцев
СЧАСТЛИВЦЕВ:
Движенье, словно вера, затягивает глубже,
барьеры – не барьеры, а просто лужи.
На том конце дороги, которую проходишь,
игра, в которой – ты водишь!
НЕСЧАСТЛИВЦЕВ:
Сосуд моей души в плачевном состоянии,
невиданных затрат мне стоит оправдание.
Печальный образ мысли, кошмарные желания.
Вдохнуть и переждать – предельные мечтания!
Вдвоём молчать
В ветвях сомкнулись лип аллеи,
сидели рядом мы вдвоем.
В пруду у парка лилии белели,
и мы болтали молча обо всем.
Кидали с кручи в воду камни, ветки.
Круги, волнами расходясь,
являли миру все расцветки,
на солнце гребнями искрясь.
На гравий тень легла у входа,
я кинул взгляд, поворотясь.
Но тень исчезла вдруг внезапно,
как-будто бы чего-нибудь боясь.
К тебе я тут же обернулся,
чтоб, наконец, хоть что-нибудь сказать,
но на скамейке было пусто –
ушла, и дальше я решил молчать.
Слышу голос
Слышу голос из прекрасного далёка:
он бормочет, причитает и скулит.
Голос явно чем-то сильно не доволен
и проклятий гневных мне сулит.
Я растерян и в недоумении,
и ни как я толком не пойму:
что же я такого сделал
или, может, сделаю ему?
Ночь, улица, фонарь, в стёкле витрины
В тяжёлом забытье сомкнулись веки,
я за прилавком в глубине пустой аптеки.
Ночь, улица, фонарь: в стекле витрины
застыл сюжет предсказанной картины.
Вот ийдет на мольбен
Вот ийдет на мольбен Отец святой,
вот он колышет бородой,
вот дверь открыл и в храм вступает
широкой поступью прямой.
Святит предметы и паству,
потупя взор, все расступаясь,
освобождают путь ему.
Тихонько с краю я стою.
Дух затая, на лик взираю
и с кисти влагу принимаю,
благую весть в себе таю,
тихонько сам себе шепчу:
«Дай бог, чтоб всё было, как надо,
чтоб стихла бедствий канонада,
чтобы любви не стало меньше,
дай бог мне быть, как Валдис Пельше –
красивым, стройным, знаменитым»…
Ответил голос: «Да иди ты!
Лентяям я не подаю,
а будешь клянчить – прокляну!».
Я в изумлении застыл:
со мною кто заговорил?
В бреду ль послышался мне глас?
Перекрестившись тот же час,
я потихоньку храм покинул,
на паперть встал и душу вынул.
Вечером как-то собрался в кино
Вечером как-то
собрался в кино.
Ехать не близко –
спустился в метро.
«No Pasaran!» –
прохрипел турникет.
Выплюнул злобно
мой мятый билет.
Старушка очнулась вдруг
в будке своей.
Погоны мелькнули
возле дверей.
Сгустилась вдруг тьма,
поползла из щелей,
замерли люди
у кассы и в ней.
Я осторожно
сквозь страх обернулся:
– Граждане, братцы…
я всем улыбнулся.
Били не долго,
успел я в кино.
Нынче гуманные
люди в метро.
Зюмин, Жманский и Щипков
Зюмин, Жманский и Щипков
не выносят мудаков.
Лукоморов и Дубков
ненавидят всех лохов.
Ступин, Колов и Мордастов
злость таят на педерастов.
Сдобин, Пыркин и Кайманов
держат зуб на наркоманов.
Забугров, Дармян и Коликов
в бешенстве от алкоголиков.
Скопин, Вырвов и Будков
злы, вообще, на всех козлов.
Ночь, вокзал, вхожу в вагон
Ночь, вокзал, вхожу в вагон,
тронулись, поплыл перрон.
Предъявил тебе билет:
ехать долго, цели нет.
Ты спросила: где сойду?
Станцию не назову.
Мне сказали: путь прямой,
выдали мне проездной.
Я не герой романа своего
Я не герой романа своего,
не эпилог в конце его.
Я не эпиграф и не абзац,
в цветной обложке не я эрзац.
И переплёт тугой – не я,
и мерность слога в нём не моя.
Я не пролог и не строка,
и здесь сюжет – не я, не я!
В зале тёмном и пустом
В зале тёмном и пустом смолкли звуки,
гардероб всех отпустил на поруки.
Двери скрипнув, всех с тоской проводили,
коридоры и буфет загрустили.
Разбрелись, покинув сцену, актёры.
Погасили рампу монтёры.
Пол дощатый, вздохнув, отдыхает.
Кто-то в ложе за ним наблюдает.
Кто-то в зале тёмном остался!
Для него спектакль продолжался:
вот Ромео с Джульетой очнулись,
сели на пол, кругом оглянулись.