Чувство защищенного уюта. Почему оно мне достается с таким трудом? Да, в Норвегии мне это удалось. Положения, как обычно, повторяются. Здесь появилось немало людей, которых я пытался свернуть с их дебильных дорожек. Зависть и ненависть, к которым по отношению к себе я столь чувствителен, дают себя знать. Стоит попытаться усмирить одного дракона, как появляется следующий.
Итак, иллюзия покоя и защищенности. Надо как-то изловчиться ее достигать и, возможно, менее дорогостоящими методами, чем бегство на край земли от собственного соседа.
Вопрос меня вновь занял о том, насколько могут быть разными значения образа, обозначенного в нашем понимании одним и тем же словом. Я обычно привожу в пример Иерусалим. Это один город, которым я его представлял до того, как увидел, это другой город, в котором я жил, и это совсем третий город, которым он мне видится сейчас. Это разноречие мне пришло на память, когда я читал сегодня предисловие к биографии Байрона, написанной А. Моруа. Там сказано, что есть три Байрона: один – презираемый соотечественниками, другой – ублажаемый восторгами остальной Европы, и третий – русский, Байрон Пушкина и Лермонтова.
О, для меня есть тоже несколько Байронов: с одной стороны, странный, неприятный молодой человек, рожденный лордом, а сам мающийся дурью и умерщвленный где-то черноокими греками за свободу Греции! (это очевидно, за чью еще «свободу» нужно было сложить свою голову английскому лорду); с другой стороны – тонкие, завораживающие своей музыкой строки: “It is the hour… ’Tis done, I saw it in my dream…”; с третьей стороны – нудные и нечитаемые вирши; и, наконец, последний Байрон в восхитительном переводе Лермонтова.
Так уж оно сложилось, что у всякой вещи, имени или воспоминания есть так же много лиц, как и у нас самих.
O свободе от страха
Считаю ли я себя свободным? Скорее всего, нет. Свобода всё-таки предполагает действие, а не его потенциальную возможность. Человек, живущий в постоянных страхах, не может быть свободным. Большее из того, что я делаю, делается из страха. Более того, то, как я руковожу другими, основывается на страхе, именно на страхе, а не на совести. Далее можно подмешать разные привкусы любви к ближнему и дальнему, но основой всего – страх. И не нужно оправдывать себя эволюцией, которая привела к тому, что ни один из моих прямых предков на протяжении (подумать только!) 3-4 миллиардов лет, что, как считается, существует жизнь, ни один из этих прямых предков не погиб, не был съеден, раздавлен, сметен каким-нибудь вихрем до того, как достиг детородного возраста. Естественно, лучшим ему помощником в том был СТРАХ. Но плата за возможность существовать в этом довольно старом мире и есть необходимость то повсеместно превозмогать этот страх, то всецело ему подчиняться (что чаще всего и происходит), то подчинять ему других.
Свобода, однако, весьма хлопотная штука. Вряд ли умиротворение, к которому так стремится душа (тоже в результате эволюции, не иначе), совместимо со свободой. Я, скорее всего, всегда заблуждался, говоря, что «покупаю себе свободу», «добиваюсь, стремлюсь к свободе». Свобода ежечасно не думать о хлебе насущном – не есть еще свобода. Я бы сказал теперь, что я имел в виду скорее «освобождение», когда ранее употреблял слово «свобода». Человек, если он живет в страхе, не может чувствовать себя свободным, даже если объективно он волен делать почти всё, что ему заблагорассудится, и даже если он не имеет никаких обязанностей или похлебных повинностей. Итак, победи страх, упрямое закостенелое существо, древнее, как сама жизнь, хотя бы подвинь его властные оковы, немного себя освободи, и это самое и даст тебе найти тропинку к умиротворению, к которому ты так стремишься.
Освобождение себя от похлебных обязанностей, разделение этого движущего страха на других, на многих других людей позволяет освободиться от необходимости постоянно подгонять себя страхом. Но тут приходит иная крайность. Отдав страх другим, получаешь страх перед другими. И чего они там еще натворят, пока ты тут освобождаешься от страха…
Видимо, кроме этого необходимо снова найти какую-то появившуюся у меня в Норвегии и пропавшую после на годы уверенность в собственной законченности и в полном бесстрашии и умиротворении.
Я помню, мне было ничего не надо, я не мечтал ни о каких благах, мне всё было хорошо…
Чувство дома
Носились на кораблике-понтоне по местному озеру. Какая красота. Но опять же, как будто наблюдаешь себя со стороны. Как-то всё это протекает мимо, неизмеримо мимо. Странно ощущать, что местами носишься над стометровой бездной. Очень красивая вода и райские берега. Ненасытное желание жизни – и тут пожить, и там посидеть на бережку, и здесь не пропустить рассвет, закат или что еще угодно, но в то же время отстраненность и постоянное чувство нереальности места, времени и действия. Очень синяя с немного стальным оттенком вода. Почти морская. Напоминает пролив между Швецией и Данией, так и ждешь увидеть желтый крест на синем поле – флаг на границе. Кораблик-понтон удивительно напоминает настоящий корабль.
У нас тут граница не проходит. Хотя подумалось, что какие-нибудь обстоятельства в истории могли проложить границу где угодно. Проплыли под мостами – чувство Парижа, Амстердама, Венеции, только лучше. Нет чувства, что тут мы дома, что здесь мы живем. А чувства этого необходимо достичь. Обязательно. Без этого чувства дома никак нельзя.
Смотрю на кораблик и озеро, когда покидаем причал. Хочется иметь такой. Сынишка озвучивает: хочется иметь такой. Я объясняю, что это абсолютно не нужно. За его стоимость можно десять лет снимать каждое лето каждый выходной такой кораблик. Надо что-то делать с постоянным желанием что-то иметь, иметь еще, иметь лучше, иметь больше.
Итак, чувство дома и отсутствие желания иметь и что-либо улучшать – вот еще одна тропинка к умиротворению. И еще, не нужно следовать принципам. Принципы очень сковывают и держат в напряжении. Принципы никогда не дают свободы и очень часто совсем не верны, как оказывается впоследствии.
То есть выбрана цель. У меня всё есть, всё складывается неплохо. Я подавлен, раздавлен страхами, разочарованиями и не чувствую никакого покоя. Цель – найти путь к умиротворению, а средство – изучить себя, понять, что же можно изменить в привычке мыслить, чтобы мысли эти не сводили меня с ума мрачными страхами и предчувствиями, а сделали умеренно счастливым существом дома средь синих озерных вод.
Я свободный человек в свободной стране, за страх ли, за совесть ли организующий всё вокруг себя во имя взаимного блага. Всё это очевидно, и нет причин лишать себя простого человеческого счастья быть дома и иметь покой души.
Терроризм есть не причина, а следствие
Терроризм мучает мир. Ну, во-первых, в этом нет ничего нового, как нам пытаются доказать. Во всякие времена подобное было. Вот, русские комментаторы по американскому RTVI убедительно аргументируют: «Наша цивилизация должна спуститься обратно на уровень варварства, чтобы варварство исламистских террористов победить». Сначала кажется вроде бы логичным, однако всё-таки на поверку выходит, что это неверно.
Терроризм есть не причина, а следствие. Чтобы действительно что-то изменить, надо найти причину и бороться с ней, а не со следствием.
Я помню, года два назад я слушал магнитофонные лекции «Будет ли третья мировая война» или что-то в этом роде. Так я хорошо запомнил блестящие слова лектора: «Идеология никогда не является причиной, идеология никогда не является главным фактором. Единственным фактором, движущим историю, является борьба за власть».
Вот возьмем Октябрьскую революцию. Я не сомневаюсь, что Ленин и его сподвижники были фанатичными идеалистами, но они не были причиной, они были следствием.
Если бы не поддержка немецкого кайзера, никогда эта ничтожная кучка радикальных фанатиков не добилась бы власти и не удержала бы ее. В результате четырехлетней изнурительной войны Германия была обязана вывести Россию из игры, и был найден простой и чрезвычайно эффективный способ – наем радикальных фанатиков-большевиков, чтобы в результате внутреннего политического переворота вывести Россию из войны. Неважно, что зараза революции очень скоро проникла и в Германию, важно, что бороться с большевиками, прибывшими в запломбированном вагоне транзитом через Германию, было уже поздно. Они были не причиной, а следствием. Как ядовитый укол, уже впрыснутый в тело жертвы… Что двигало Германией? Страх!