Их берут в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября минувшего, 1906 года. В самом начале городской конференции эсдеков. Только-только отгремел голос «Касаткина»: «Придуманный Аксельродом «рабочий съезд» — это похороны революционной партии… Мы революционеры, а не похоронных дел мастера! Мы за Ленина! Против Аксельрода!..» Хлопнули двери. Вбежал дозорный — пекарь Иван Чебоксаров, Курилка в просторечии. Выдохнул: «Окружили!..» Крик исправника: «Руки вверх! Будем стрелять!» Исправник, пристав, несколько офицеров наставляют револьверы. Заметно торопятся. Не обыскивают. С поднятыми руками выводят на улицу. Подталкивают в спину шашками. Под утро с чрезмерными предосторожностями доставляют в тюрьму.
Потом, на следствии, проясняется. Провокатор в предельном усердии попутал своего благодетеля, исправника. Изобразил, будто в домишке на Скаковой улице, заарендованном семинаристом Молодовым, скликают боевую дружину. У всех оружие, бомбы. Если сразу не навалиться, не скрутить — разнесут на части. Исправник от себя добавил краски. На завтра-де назначены предерзкие экспроприации. Банк, торговые конторы… Генерал-губернатор Надаров лично выслушивает доклад. Тут же назначает героя исправника начальником боевой экспедиции. Подкрепляет его околоточных надзирателей казаками. В ущерб полицеймейстеру, жандармскому управлению. Аресты в черте города их привилегия.
У боевой дружины, у тридцати восьми отчаянных злодеев-террористов, находят оружие совершенно потрясающее — складной перочинный нож. Один на всех!
Российский самодержец повелел быть суду военному.
Так и телеграфировала гимназистка Женя Куйбышеву-отцу в Кузнецк: «Валериан арестован и предан военно-полевому суду».
Переполох жестокий. Подполковник знает: сегодня арестовали — максимум через сорок восемь часов приговор. Возможный — смертная казнь.
«Отец обезумел. Не теряя ни одной минуты, — отмечал впоследствии Валериан, — помчался на лошадях к железной дороге. Он рассказывал, что истратил на это путешествие огромную для его бюджета сумму, так как требовал такой скорости, что неоднократно падали лошади. Приехав в Омск, он бросился в тюрьму. Может быть, он еще застанет меня живым.
В омской тюрьме в этот день было свидание с заключенными. Отцу объяснили, что и он может повидаться со мной. Минут через двадцать меня приведут. Вздох облегчения. «Значит, жив! Но уже прошло более сорока восьми часов… Крохотный лучик надежды?»
В этой же камере для свидания находились родственники других арестованных вместе со мною, моих сопроцессников.
Отец, ничего не понимающий, сидел и прислушивался к разговору окружающих. Наконец, не выдержав, он обратился к молодому арестанту, беседовавшему со своей сестрой: «Вы знаете Куйбышева?» — «Ну, как не знать, мы с ним по одному делу».
Это был рабочий Шапошников, парень, обладающий большим чувством юмора. На вопрос отца: «Да как же это?» — он ответил: «Да так же, живем, хлеб жуем». — «Но, молодой человек, вы преданы военно-полевому суду!»
Шапошников рассмеялся: «Нет, батя, нас предали военно-окружному…» — «Так, значит, вам смерть не грозит?» — «Да ты что, старик! Смерть!.. Ты, должно быть, отец Валериана? Какая там смерть, мы будем жить, доживем еще до победы!»
Отец понял, что произошло какое-то недоразумение. Он, мчавшись к Омску, считал более вероятным, что найдет где-то мою могилу, мечтал только об одном: чтобы застать меня живым и проститься со мной перед моей смертью. И вдруг совершенно все иначе: я не только жив, но жизни моей не угрожает никакая опасность. Что такое каторга, которая может быть в результате процесса в военно-окружном суде! Это же не смерть!
Когда мне сообщили, что приехал мои отец и пришел ко мне на свидание, мне было неприятно. Я думал: начнутся упреки, слезы, уговаривание… О телеграмме сестры я, конечно, не знал. Нехотя настроив себя на решительный отпор попыткам добиться от меня уклонений от взятой мною линии жизни, я пошел в камеру для свиданий. Вхожу и вдруг вижу отца не сердитым, а детски смеющимся. «Со слезами на глазах он бросился ко мне с объятиями. Целует, обнимает, радуется, как-то щупает меня всего, по-видимому желая осязать меня, не веря, что я жив.
Я недоумеваю. «Папа, в чем дело, почему вы так рады?» Он мне рассказал историю с телеграммой…»
Последние дни перед судом. В местном официозе, недавно учрежденной газете «Голос степи», приказ по Степному генерал-губернаторству. Военно-окружному суду при закрытых дверях приступить к слушанию по статье 126-й Уголовного Уложения дела 38 государственных преступников. Председательствовать на заседаниях генерал-майору Шуляковскому. При членах суда 9-го пехотного Сибирского Тобольского полка подполковниках фон Вирене и Бюрюкове, 3-го Сибирского казачьего полка войсковом старшине Фролове и 12-го пехотного Сибирского Барнаульского полка подполковнике Быкове. Обвинителем выступать помощнику военного прокурора подполковнику Горнеферу.
Не теряют даром времени и лица, совершившие преступные деяния. При том, что все они, за вычетом трех неблагонадежных девиц, пребывают в одной камере, туго набитой. Староста Валериан Куйбышев поблажек не дает. Строго требует, чтобы не отлынивали — занимались, читали, готовились к нелицеприятным схваткам с двумя сопроцессниками, самыми старшими годами. Вроде бы вечное — восемнадцати-девятнадцатилетние юнцы против отцов, многоопытных, почтенных. Куйбышев с юнцами против Константина Попова и «товарища Анания». На конференции, что провалилась, «товарища Анания» отрекомендовали: «Представитель Центра». В камере он назвался: «Абрамович. Большевик. Бежал из енисейской ссылки».
Всю правду знают Попов с Куйбышевым. «Товарищ Ананий», «Абрамович» — для отвода глаз полиции. Высокий, худощавый, доброжелательный человек с матово-бледным продолговатым лицом, давно не стриженной бородкой — непримиримый, беспощадный революционер Виргилий Шанцер…[2] Председатель Московского комитета большевиков в 1905 году. Душа и мозг декабрьского вооруженного восстания. И великолепный знаток права, ученый юрист. Оратор необыкновенного дара. С легкой руки Ильича эсдеки много лет зовут его «Маратом». Российским Маратом!
Юнцы крупно спорят с Константином Поповым, с Виргилием Шанцером. По двум предметам схватываются. Один подброшен многоопытными отцами, чтобы отточить оружие. Что-то близкое солдатским учениям, военным маневрам. Попов или Шанцер, иногда вдвоем, излагают взгляды меньшевиков, эсеров, анархистов. Молодые обязаны опровергнуть. Правоту свою большевистскую утвердить. Без пустозвонства и раздражающих насмешек.
Жизнь скоро предоставит случай побороться со стопроцентными меньшевиками. Тут же, в тюрьме. В комнате свиданий однажды сходятся два состава Омского комитета. Старый, арестованный на конференции, и вновь составленный, с креном в сторону тишайших поборников легальной простолыпинской партии. Со стороны должно выглядеть как сердечное свидание родственников, ближайших друзей. Времени в обрез. Страсти накалены до предела. Или — или! Мандат на V съезд РСДРП только один. Верх одержит тот, кто сумеет в быстрые минуты представить неотразимые доводы в пользу своей позиции. Ленинцы или отступники?
Заглядывает надзиратель. «Быстрее! Срок свидания не может быть продлен».
Золотая середина исключена. Кому мандат?
К_у_й_б_ы_ш_е_в: «Мы все же большинством голосов избрали Шанцера и кандидатом Попова. В надежде на то, что им так или иначе удастся освободиться»[3].
О возможности освободиться, повернуть судьбу — спор второй.
Декларация Шанцера, весьма озабоченного:
— Друзья, вы в большинстве молодые революционеры, не знающие еще ни ссылки, ни тюрьмы, ни каторги. И может быть, поэтому вы так легко отнеслись к предложению заняться демонстрациями на следствии и суде. Вы решили войти в зал с пением «Марсельезы», чтобы вас тут же выставили и процесс продолжался в отсутствие подсудимых. Наивная забава. Никто «Марсельезы» нашей не услышит, никто о ней не узнает…
Я предупреждаю вас, что, по-видимому, дело принимает серьезный оборот. Очень может быть, что все мы пойдем на долгосрочную каторгу.
2
Полное имя, данное отцом инженером-технологом Леоном Шанцером, — Виргилий Максимилиан Петр. Обладатель столь длинного имени родился
В 1908 году, после очередного побега из ссылки, Шанцер эмигрирует за границу. Становится членом ЦК РСДРП, одним из редакторов большевистской газеты «Пролетарий»… Умер в Москве, в тюремной больнице, 24 января 1911 года.
3
Из тюрьмы оба избранника омичей освободились одновременно. Каждый своим путем направился в западные губернии России, чтобы граница была под рукой. Виргилия Шанцера в последний час перехватывают давние знакомые — агенты московского жандармского управления. На съезд добираться Попову. Особых приключений на его долю не достается на этот раз.