Я надел плащ и пробормотал извинения. Швейцар улыбнулся, и его «хорошего вечера» прозвучало так же вежливо, как перед этим «добро пожаловать». Вероятно, ресторан был уже полон. Я вышел и остановился на крыльце, из кармана извлек сложенную фетровую шляпу, из другого – очки с проволочной оправой, надеясь, что эти аксессуары преобразят майора Шермана до неузнаваемости.
Серый успел удалиться ярдов на тридцать, продвигаясь забавными рывками и заглядывая в каждый подъезд. Я решил рискнуть и бегом пересек улицу; лестного зрительского внимания к себе не привлек, зато остался целым и невредимым. И последовал за серым, держась в некотором отдалении.
Через сотню ярдов он остановился, потоптался в замешательстве и двинул назад, теперь почти бегом, но входя во все незапертые двери. Зашел и в ресторан, где я только что побывал, и выскочил оттуда через десять секунд. Юркнул в боковую дверь гостиницы «Карлтон» и вышел через парадную. Если и привлек к себе зрительское внимание, то уж наверняка не лестное – «Карлтону» едва ли могло импонировать то, что облезлые старикашки в водолазках срезают путь через его вестибюль. В конце квартала был еще один индонезийский ресторанчик; серый покинул его с укоризненной гримасой человека, которого вытолкали в шею. Он нырнул в телефонную будку, а после разговора выглядел еще растеряннее и пристыженнее. Оттуда переместился на площадь Мунтплейн, на трамвайную остановку. Я встал в очередь.
Первый трамвай, трехвагонный, имел номер 16 и щиток со словами «Центральный вокзал». Серый вошел в головной вагон. Я выбрал второй и устроился на переднем сиденье так, чтобы не спускать с топтуна глаз и не попасться ему на глаза, если он вдруг проявит интерес к попутчикам. Напрасное беспокойство – ему было уж точно не до разглядывания пассажиров. Судя по частой смене выражений лица, а также по судорожному сжиманию кулаков, у этого субъекта на уме были другие, более важные вещи, и не на последнем месте степень сочувственного понимания со стороны работодателей, на которую он мог рассчитывать.
Человек в сером вышел на Дам. Главная площадь Амстердама изобилует исторической архитектурой: тут и королевский дворец, и Новая церковь, которую приходится постоянно укреплять, чтобы не развалилась от старости. Ни то ни другое серый не удостоил ни малейшим вниманием. Он свернул в переулок у отеля «Краснаполски», потом налево, в сторону причалов, прошел вдоль канала Оудезейдс-Вурбургвал, свернул направо и погрузился в лабиринт улочек, которые все глубже проникали в складской район, один из немногих районов, не вошедших в список туристических достопримечательностей Амстердама. Следовать за стариком было легко – он не смотрел ни влево, ни вправо и тем более не оглядывался назад. Я мог бы ехать за ним в десяти шагах на слоне, он бы и этого не заметил.
Я остановился на углу и стал наблюдать, как он пробирается по узкой, плохо освещенной и на диво непривлекательной улице, зажатой между высокими пятиэтажными складскими зданиями с остроконечными крышами, чьи скаты едва не смыкались со скатами домов, стоящих через улицу, отчего здесь царила клаустрофобическая атмосфера смутной угрозы, мрачного предостережения и гнетущей настороженности, на что мне было совершенно наплевать.
Серый сорвался на шаткий бег, и столь избыточная демонстрация рвения могла означать лишь одно: его путь близок к завершению. Догадка оказалась верна. На полпути от перекрестка до перекрестка он взбежал по лестнице с перилами, достал ключ, открыл дверь и скрылся в складской постройке. Я последовал за ним все тем же прогулочным, но уже не медленным шагом и с любопытством взглянул на табличку над дверью. «Моргенштерн и Маггенталер». И хотя я никогда прежде не слышал об этой фирме, теперь буду помнить ее до конца моих дней. Не задержавшись подле здания, я пошел дальше.
Номер оказался не бог весть что, но ведь и гостиница была отнюдь не из роскошных. Тусклый, невзрачный домишко с облупившейся краской, и интерьер под стать экстерьеру. Скудная меблировка включала в себя односпальную кровать и диван, похоже способный превращаться в кровать; оба за многие годы пришли в удручающе состояние, если только не пребывали в нем изначально. Ковер истрепался, но не так радикально, как шторы и покрывала. Примыкающая к комнате ванная была не просторней телефонной будки.
От полного фиаско номер спасала пара достоинств, которые придали бы определенную ауру изящества даже самой мрачной тюремной камере. Мэгги и Белинда, сидевшие бок о бок на краю кровати, без энтузиазма смотрели на меня, когда я устало опускался на диван.