Вода оказалась холодной, но не ледяной, а еще не прозрачной, и было не очень глубоко. Ноги коснулись илистого дна, и я позаботился о том, чтобы этот контакт не прервался. Выдыхал медленно-медленно, с предельной бережливостью расходуя воздух, которого, вероятно, было немного, ведь я нечасто занимался подобными вещами. В том, что недруги намерены покончить со мной во что бы то ни стало, сомневаться не приходилось, а значит, двое на среднем понтоне уже через пять секунд после моего падения наверняка уставились вниз, рассматривают место, где я исчез. Остается лишь надеяться, что неторопливый поток пузырьков из глубины подтолкнет их к ложному выводу, причем очень скоро, потому что долго разыгрывать этот спектакль я не смогу.
Когда истекло, по моим ощущениям, порядка пяти минут, а объективно едва ли больше тридцати секунд, я перестал отправлять пузырьки к поверхности – по той простой причине, что в легких уже ничего не осталось. Грудь ныла, сердце стучало в ребра как в барабан, болели уши. Оттолкнувшись от топкого дна, я поплыл направо. Беда, если неверно сориентировался… Но нет, мне повезло. Рука наткнулась на киль баржи, и я не упустил своего шанса – быстро проплыл под днищем и вынырнул с другой стороны судна.
Едва ли я сумел бы продержаться под водой еще пару секунд, не захлебнувшись. Впрочем, в определенных обстоятельствах – например, когда речь идет о жизни и смерти, – человек способен мобилизовать всю свою волю. Так что мне для восстановления сил понадобилось лишь несколько мощных, но беззвучных вздохов. Поначалу я ничего не видел, но это лишь из-за масляной пленки на поверхности воды, которая склеила мои веки. Я справился с ней, однако смотреть вокруг было особо не на что. Виднелись только темный корпус баржи, за которой я прятался, средний понтон передо мной и другая баржа футах в десяти, стоящая параллельно моей. И слышались голоса, невнятное бормотание.
Я бесшумно переплыл к корме, уперся в руль и осторожно выглянул. Двое мужчин, один из них с фонарем, стояли на понтоне и всматривались в глубину. Но вода ничего не выдала, она была черна и неподвижна.
Мужчины выпрямились. Один пожал плечами, а затем поднял руки ладонями кверху. Второй согласно кивнул и бережно потер ногу. Первый дважды просигналил, скрестив руки над головой и повернувшись влево и вправо.
В тот же миг раздались трескотня и чихание – где-то очень близко заработал судовой дизель. Было очевидно, что моим врагам не пришлось по вкусу данное обстоятельство. Тот, который сигналил, тотчас схватил за руку другого и повел его прочь, сильно хромая, но продвигаясь с максимально возможной скоростью.
Я взобрался на борт баржи. Это только сказать легко: «взобрался на борт баржи». Когда наклонный иллюминатор находится в четырех футах от поверхности воды, подобное гимнастическое упражнение далеко не каждому под силу. В моем случае оно оказалось совершенно невыполнимым, но я в конце концов решил задачу при посредстве кормового фалиня и, перевалившись через фальшборт, пролежал аж полминуты, задыхаясь, точно угодивший на мель кит, прежде чем минимальное восстановление сил после абсолютного их исчерпания вкупе с крепнущим осознанием дефицита времени заставили меня подняться на ноги и направиться к носу баржи, откуда я мог следить за происходящим на среднем понтоне.
Парочка, наверняка исполненная праведного удовлетворения, которым награждает трудяг добросовестно выполненная работа, превратилась в далекие смутные тени, растворяющиеся в более густой тени складских построек на берегу.
Я спустился на понтон и с минуту посидел, пока не обнаружил источник дизельного шума, а затем, пригнувшись, быстро побежал туда, где баржа была пришвартована к узкому понтону. Оставшиеся ярды осторожно преодолел на четвереньках.
Имевшая длину не менее семидесяти футов и соразмерную ширину, баржа не могла похвастаться изяществом очертаний. Три ее четверти были отведены под трюмы, ближе к корме стояла рулевая рубка, а сразу за ней палубная каюта экипажа. Сквозь занавешенные иллюминаторы сочился желтый свет. Здоровяк в темной фуражке, высунувшись из окна рулевой рубки, переговаривался с кем-то из подчиненных, а тот готовился спуститься на узкий причал, чтобы отшвартовать судно.
Корма упиралась в средний понтон, где лежал я. Подождав, пока матрос переберется на узкий понтон и скроется с глаз, я бесшумно залез на корму баржи и притаился за каютой. Через некоторое время послышались шлепки перебрасываемых через борт канатов и глухой удар подошв по дереву – это матрос запрыгнул с причала на палубу. Я бесшумно двинулся вперед, к стальному трапу, прикрепленному к передней стене кабины. Взобрался на его верх и перелез на ступенчатую крышу рубки, где и залег. Вспыхнули навигационные огни, но это меня не встревожило. Два фонаря, расположенные на противоположных краях крыши рубки, светили так, что моя лежка находилась в относительной темноте.