Труди увлекла Мэгги к двери и вытянула руку. Я знал, что указывать она может только на крестьянок в конце луга.
– Вон они! Видишь?
– Не сомневаюсь, что это очень милые подруги, – вежливо произнесла Мэгги.
Какой-то охотник за открытками подступил ко мне бочком, давая понять, что я мешаю его промыслу. Уж не знаю, что отразилось на моем лице, но ему этого хватило, чтобы поспешно удалиться.
– Они замечательные! – Труди повернулась к спутнице и указала на сумку. – Мы с Гертой, когда приезжаем сюда, обязательно угощаем их кофе с бутербродами. Пойдем, Мэгги, поговорим с ними. – Видя, что Мэгги колеблется, она обеспокоенно спросила: – Ты же мне подруга, да?
– Конечно, но…
– Они такие милые, – упрашивала ее Труди. – Такие веселые. И обожают музыку. Если будем хорошо себя вести, они для нас исполнят сенной танец.
– Сенной танец?
– Да, сенной танец. Мэгги, ну пожалуйста! Вы все – мои подруги. Пойдем! Ради меня, Мэгги!
– Ну ладно, ладно, – рассмеялась Мэгги. – Только ради тебя, Труди. Но ненадолго, хорошо?
– Мэгги, я тебя люблю! – Труди сжала ей руку. – Я тебя люблю!
Выждав некоторое время, я осторожно вышел из магазина. Они находились уже в пятидесяти ярдах от меня, миновали строение, за которым я поручил Мэгги наблюдать, и вступили на луг. До крестьянок было еще не меньше шестисот ярдов, они складывали первый сегодняшний стог вплотную к постройке, в которой даже с такого расстояния угадывался весьма старый и ветхий голландский амбар. Я слышал голоса – главным образом болтовню Труди, резвящейся, как ягненок из весеннего приплода. Труди не могла просто ходить, ей надо было скакать и приплясывать.
Я двигался следом, но не бегом, ярдах в тридцати-сорока. Поле окаймляла живая изгородь, и я благоразумно пользовался ею как прикрытием. Уверен, что выбранная мной манера передвижения своеобразием почти не уступала манере Труди, потому что изгородь не превышала пяти футов. Большую часть шестисотярдового пути я прошагал, согнувшись в поясе, точно семидесятилетний ревматик.
Наконец троица добралась до амбара и уселась возле его западной стены, укрывшись в тени от уверенно крепчающего зноя. Я позаботился о том, чтобы амбар загораживал меня и от нее, и от крестьянок. Пробежал оставшееся расстояние и проник в амбар через боковую дверь.
Постройка и впрямь оказалась совсем дряхлой, я бы дал ей не меньше ста лет. Половицы провисли, стены покоробились везде, где только можно, а горизонтальные щели между досками, предназначавшиеся для вентиляции, местами расширились настолько, что можно было просунуть голову.
У амбара был чердак, чей пол – трухлявый, проеденный древоточцами – держался на честном слове. Даже ушлый английский агент по торговле недвижимостью замучился бы продавать эту хибару, как бы ни упирал на старину. Я сомневался, что этот пол выдержит вес средней величины мыши, не говоря уже о моем весе, но нижняя часть амбара была малопригодна для наблюдения, да и не хотелось, выглянув через щель в стене, увидеть кого-нибудь, глядящего в противоположном направлении с расстояния в пару футов. Поэтому я набрался смелости и поднялся по хлипким деревянным ступенькам.
Чердак, на восточной стороне которого остались залежи прошлогоднего сена, и впрямь оказался опасен, но я тщательно выбирал, куда ступить, и мало-помалу добрался до западной стены.
Здесь тоже хватало удобных щелей между досками, и я выбрал лучшую, шириной не менее шести дюймов, дающую превосходный обзор. Прямо подо мной виднелись головы Мэгги, Труди и Герты. Чуть подальше матроны, которых было с десяток, усердно и сноровисто складывали стог; длинные зубья сенных вил поблескивали на солнце. Даже часть деревни, включая больше половины парковки, была видна как на ладони.
Меня одолевала тревога, но я не мог понять ее причину. Сцена с крестьянками, складывающими стог, выглядела идиллически – ну прямо мечта любителя буколики. Разум отказывался верить, что источником тревоги являются именно крестьянки, но даже здесь, в их родной стихии, развевающиеся полосатые юбки, вычурно расшитые корсеты и белоснежные чепцы выглядели не совсем уместно. От них ощутимо веяло театральностью, неестественностью. Неужели я зритель на спектакле, разыгрываемом специально для меня?
Так прошло около получаса, и все это время матроны трудились, а сидящие подо мной девушки болтали о пустяках. Когда день так полон нежной истомы, когда его тишину нарушают только шорканье вил и отдаленное гудение пчел, зачем еще какие-то разговоры? Подмывало закурить, и я наконец осмелился: нашарил в кармане пиджака сигареты и спички, затем уложил пиджак на пол, поверх него – пистолет с глушителем и зажег сигарету, позаботившись о том, чтобы дым не сочился через щели в стене.