Миновали еще две-три мучительные секунды, прежде чем Марсель чуток опомнился и понял, что зря теряет время. Какой смысл подвергать человека истязаниям, которых тот не чувствует? Из горла исторгся странный звук, вероятно свидетельствовавший о разочаровании, а потом Марсель просто стоял, тяжело дыша.
Я не мог понять, что он намерен делать дальше, так как не осмеливался открыть глаза.
Услышав, что он слегка отстранился, я рискнул быстро посмотреть краем глаза. Приступ бешенства закончился, и Марсель – очевидно, не только до садистских удовольствий алчный, но и до поживы – поднял мой пиджак и стал рыться в карманах. Напрасный труд, ведь бумажник, хранящийся в нагрудном кармане, имеет свойство выпадать, когда пиджак перекидывают через руку, поэтому я предусмотрительно переложил бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами в брючной карман.
Марселю не понадобилось много времени, чтобы сообразить. Я услышал его шаги и почувствовал, как из кармана извлекают бумажник.
Теперь Марсель стоял рядом со мной – я знал об этом, хоть и не мог его видеть. Застонав, я беспомощно покачнулся на веревках, которыми был подвешен к стропилам. При этом ноги были вытянуты, мыски туфель упирались в пол. Я приоткрыл глаза, совсем чуть-чуть.
Не далее чем в ярде виднелись ноги Марселя. Я на какую-то долю секунды поднял взгляд. С радостным удивлением на лице Марсель перекладывал в свой карман весьма значительную сумму. Бумажник он держал в левой руке, а пистолет болтался на скрюченном пальце той же руки, просунутом в спусковую скобу.
Марсель так увлекся мародерством, что не заметил, как мои руки потянулись вверх, чтобы получше ухватиться за веревки.
Со всей ненавистью, яростью и болью, накопившейся во мне, я рванул свое тело вперед и вверх. Вряд ли Марсель успел заметить приближение моих ног. Он не издал ни звука, лишь дернулся вперед так же судорожно, как только что я, навалился на меня и медленно сполз на пол. Он лежал, и голова перекатывалась из стороны в сторону. Что это, безотчетный двигательный рефлекс или единственная реакция, доступная человеку, парализованному болевым шоком? Я не собирался гадать. Как и рисковать: выпрямившись и отступив назад, насколько позволяли путы, я снова прыгнул на Марселя.
Даже удивительно, что его голова после этого осталась на плечах. Подлый приемчик, спору нет, но ведь я имел дело с подлыми людьми.
Пистолет так и остался на среднем пальце левой руки. Я столкнул его мыском туфли. Затем попытался зажать между туфель, но он все выскальзывал – очень уж мал коэффициент трения для металла и кожи. Тогда я снял обувь, уперев каблуки в пол, а после, провозившись куда дольше, тем же методом освободился и от носков. При этом изрядно оцарапался и насажал заноз, но боли в ногах практически не ощущал – ее эффективно заглушала боль в лице.
Босые ступни отлично удерживали пистолет. Крепко сжимая его, я соединил концы веревки, полез по ней и добрался до стропила. Теперь у меня было четыре фута свободной веревки – более чем достаточно. Я повис на левой руке, правую вытянул вниз, а ноги согнул в коленях.
И вот пистолет в моей ладони.
Я вернулся на пол, туго натянул веревку, привязанную к левому запястью, и приставил к ней ствол. Чтобы ее перебить, хватило одной пули – никакой нож не справился бы так быстро. Я развязал на себе все узлы, сорвал с груди Марселя кусок белоснежной рубашки, стер им кровь с лица, забрал бумажник и деньги и ушел. Я не знал, жив Марсель или нет. Он выглядел совершенно мертвым, но я не стал проверять – меньше всего в тот момент меня интересовало состояние его здоровья.
Глава 12
Было уже за полдень, когда я вернулся в Амстердам, и солнце, в то утро видевшее гибель Мэгги, пристыженно скрылось. Со стороны Зёйдерзе наползала тяжелая туча.
Я мог бы добраться до города на час раньше, но врач в поликлиническом отделении пригородной больницы, куда я наведался, чтобы подправить лицо, задавал слишком много вопросов, и ему не нравился один и тот же ответ, что мне требуется только пластырь, правда в большом количестве, а швы и бинты могут подождать. Должно быть, с кусками пластыря, многочисленными синяками и заплывшим левым глазом я смахивал на единственного выжившего в крушении экспресса, но уж точно не выглядел чудовищем, при встрече с которым дети заходятся криком и зовут мамочку.
Я оставил полицейское такси недалеко от пункта проката, где взял маленький черный «опель». Владелец долго упирался, поскольку мое лицо давало повод усомниться в достаточном водительском стаже, но в конце концов уступил.