Жак связал мои запястья толстым резиновым жгутом. То же самое он проделал с лодыжками. Затем перетащил меня в конец зала и еще одним жгутом подвесил к вмурованному в стену рым-болту.
– Запустите часы, – велел Гудбоди.
Жак двинулся по залу, толкая маятники. Я заметил, что малоразмерные часы его не интересовали.
– Все они тикают, и все они бьют, – с удовлетворением отметил Гудбоди, уже ставший прежним: лощеным, елейным, самодовольным. – Эти наушники усиливают звук раз в десять. А вот усилитель и микрофон, – как видите, вам до них нипочем не дотянуться. Наушники ударостойкие. Через пятнадцать минут вы сойдете с ума, через тридцать – потеряете сознание. Кома продлится от восьми до десяти часов. Выйти из нее можно только безумным. Но вы из нее не выйдете. Ну что, часы уже тикают и бьют? И довольно громко, да?
– Вот так умирал Джордж у тебя на глазах. И за мной ты будешь наблюдать через стеклянную дверь. За ней не так шумно.
– К сожалению, я не увижу весь процесс. Нам с Жаком нужно уладить одно дело. Но мы вернемся, чтобы не пропустить самое интересное, верно, Жак?
– Да, мистер Гудбоди, – ответил Жак, продолжая деловито запускать часы.
– Если я исчезну…
– О нет, вы не исчезнете. Ночью я хотел, чтобы вы исчезли в гавани, но принятая мною впопыхах мера была слишком грубой, недостойной моего профессионализма. На этот раз у меня появилась идея получше, не правда ли, Жак?
– Истинная правда, мистер Гудбоди.
Жаку теперь приходилось почти кричать, чтобы его услышали.
– Так что, мистер Шерман, вы не исчезнете. Нам это совершенно ни к чему. Вас найдут через несколько минут после того, как вы утонете.
– Утону?
– Именно так. Ну да, вы полагаете, что полиция сразу же заподозрит неладное. Вас осмотрят врачи. И что же обнаружат первым делом? Что ваши плечи испещрены следами инъекций. Я знаю, как сделать, чтобы проколы двухчасовой давности выглядели двухмесячными. Далее вскрытие покажет, что вы накачаны наркотиками. Конечно, а как же иначе? Мы их введем, пока вы будете без сознания, часа за два до того, как столкнем вашу машину вместе с вами в канал. А потом вызовем полицию. Конечно, в случайную автокатастрофу поначалу не поверят. Майор Шерман, бесстрашный следователь из Бюро Интерпола по борьбе с наркотиками, и не справился с управлением? Но затем вас обыщут. И найдут шприцы, ампулы с героином, в карманах следы каннабиса. Досадно, досадно. Еще один служил и нашим, и вашим.
– А ты не так уж глуп для психопата, – сказал я.
Гудбоди улыбнулся, и это, вероятно, означало, что он не слышит меня в нарастающей какофонии часов.
Преподобный надел мне на голову наушники из пористой резины и закрепил их, не пожалев клейкой ленты. Сразу стало гораздо тише – наушники послужили звукоизоляцией. Гудбоди прошел к усилителю, снова улыбнулся мне и нажал кнопку включения.
Ощущение было как от сильнейшего удара током. Мое тело выгибалось дугой, дергалось в жутких судорогах, и я знал: те малые участки лица, что не скрыты от глаз преподобного пластырями и скотчем, корчатся в страданиях.
Эти муки были раз в десять злее, страшнее тех, что сумел мне причинить Марсель.
Безумные вопли банши терзали мне уши, пронзали голову, точно раскаленные вертелы; казалось, мозг рвется на куски. Я не понимал, почему еще не лопнули барабанные перепонки. Никогда не сомневался в том, что достаточно мощный и резкий звук, раздавшись достаточно близко к ушам, способен на всю жизнь лишить слуха. Но со мной такого не произошло. Как, по всей очевидности, и с Джорджем. Сквозь муки я смутно вспомнил, что Гудбоди объяснил смерть Джорджа ослабленным состоянием его организма.
Я ворочался с боку на бок – инстинктивная животная реакция, уклонение от источника боли, – но далеко отстраниться не мог. К рым-болту Жак подвесил меня довольно коротким резиновым тросом, позволяющим сдвинуться не более чем на пару футов в любом направлении. В конце одного из таких сдвигов мне удалось достаточно сфокусировать взгляд, чтобы увидеть Гудбоди и Жака, – они находились за дверью, увлеченно наблюдали за моими страданиями через ее верхнюю, стеклянную половину.
Спустя несколько секунд Жак поднял левое запястье и постучал по часам. Гудбоди неохотно кивнул, и оба скрылись. Купаясь в слепящем океане боли, я предположил, что они спешат управиться со своим делом побыстрее, чтобы не пропустить упоительный финал.
Через пятнадцать минут я потеряю сознание. Так обещал Гудбоди. Конечно же, это наглая ложь. Такая пытка любого сломает за две-три минуты – и психически, и физически.
Я неистово крутился из стороны в сторону, пытался расколоть наушники об пол или сорвать их с головы. Но в этом отношении Гудбоди не солгал – наушники были очень прочны, а скотч намотан умелыми руками так плотно, что от моих усилий лишь открылись раны на лице.