– Ну конечно, – прошептал де Грааф. – Конечно.
– А раз так, мне пора.
– Безумие! Безумие! Да вы посмотрите на себя! Ваше лицо…
– Я вполне здоров.
– Тогда я с вами, – решительно заявил де Грааф.
– Нет.
– У нас есть молодые, крепкие полицейские…
– У вас нет морального права посылать туда ваших людей, ни молодых, ни старых. Не спорьте. Вдобавок это не та ситуация, которую можно решить лобовой атакой. Секретность, скрытность – или провал.
– Он вас обязательно заметит.
Вольно или невольно, но де Грааф уже принимал мой замысел.
– Необязательно. Для него все, что внизу, утонуло в темноте.
– Можно подождать, – настаивал полковник. – Он непременно спустится. До утра понедельника осталось не так уж много времени.
– Ван Гельдер не получает удовольствия от убийств, мы это знаем. Но, убивая, никаких угрызений совести он не испытывает, это нам тоже известно.
– К чему вы клоните?
– Здесь, внизу, ван Гельдера нет. Но здесь нет и Белинды. Значит, она с ним наверху, и спускаться он будет, захватив с собой живой щит. Я скоро вернусь.
Де Грааф больше не пытался меня удержать. Расставшись с ним у церковных дверей, я прошел на стройплощадку, добрался до платформы крана и полез вверх по бесконечной череде диагональных лестниц внутри ажурной башни. Предстояло долгое восхождение, и я был не в том физическом состоянии, чтобы им наслаждаться. А впрочем, ничего слишком трудного или опасного, всего лишь скучный и утомительный подъем.
Трудное и опасное поджидало меня наверху.
Одолев примерно две трети пути, я остановился перевести дух и посмотрел вниз. Не скажу, что высота произвела сильное впечатление, слишком уж было темно; тусклые уличные фонари лишь пунктирно освещали набережные, а канал между ними казался слабо поблескивающей лентой. Все это выглядело таким далеким, таким нереальным. Мне не удалось различить ни одного дома, только флюгер на церковном шпиле, да и тот находился в сотне футов подо мной.
Я посмотрел вверх. До кабины крановщика оставалось еще футов пятьдесят, она казалась расплывчатым черным пятном на фоне чуть менее темного неба. Я возобновил передвижение.
Последние десять футов отделяли меня от люка в полу кабины, когда в туче появилась брешь и сквозь нее проглянула луна – всего лишь узенький полумесяц; но этого хватило, чтобы залить окрашенную в желтый цвет башню и массивную стрелу неестественным кричащим блеском, высветить каждую вертикальную, поперечную, косую балку сооружения. Месяц осветил и меня, отчего я испытал чувство, знакомое пилотам, попадавшим в лучи вражеских прожекторов.
Я снова поднял голову и разглядел люк со всеми его заклепками. Возникла мысль, что если я так хорошо вижу находящееся выше, то и сверху обзор ничуть не хуже, а значит, чем дольше я торчу в башне, тем меньше шансов незамеченным добраться до кабины. Я вынул пистолет из кобуры и бесшумно двинулся вверх.
Оставалось преодолеть последние ступеньки, не более четырех футов, как вдруг приподнялся люк и в щель просунулся длинный и с виду очень опасный ствол. Наверное, я должен был признать окончательное фиаско и предаться горькому отчаянию, но слишком уж многое было пережито за эти сутки, был вычерпан досуха эмоциональный ресурс, так что я принял неизбежное с фатализмом, удивившим меня самого.
Но это не означало добровольную капитуляцию – останься у меня хоть полшанса, я бы ринулся в драку. Увы, положение сложилось совершенно безвыходное.
– Это полицейский автомат, в магазине двадцать четыре патрона, – объяснил ван Гельдер, и гулкое металлическое эхо его голоса, да еще с замогильным оттенком, не показалось мне неуместным. – Ты понимаешь, что это значит?
– Я понимаю, что это значит.
– Давай сюда пистолет. Рукояткой вперед.
Я отдал оружие со сноровкой, приобретенной путем недобровольных упражнений.
– А теперь игрушку, что у тебя в носке.
Я расстался и с «игрушкой» из носка.
Люк открылся, и в лунном свете, лившемся через окна кабины, я отчетливо разглядел ван Гельдера.
– Забирайся, – велел он. – Места здесь достаточно.
Я забрался в кабину. Гельдер не обманул – там мог разместиться десяток людей. У ван Гельдера, как всегда невозмутимого, висел на плече очень опасный автомат. В углу сидела на полу Белинда, бледная, измученная, а рядом лежала большая кукла с Гейлера. Девушка улыбнулась мне, но улыбка была вымученной. Во всем облике пленницы была такая беззащитность, такая тоска, что мне тотчас захотелось вцепиться в глотку ван Гельдеру. Но хватило здравомыслия, чтобы быстро оценить расстояние до этой глотки, поэтому я медленно опустил крышку люка и столь же медленно выпрямился.