— Тилько люди глупи не пиют пше зупи, — сказал Лер. — Это по-польски. Если непонятно, предлагаю свой собственный поэтический перевод: только глупец не пьёт под супец. От размера оригинала я несколько отступил, зато смысл передал адекватно. Что скажете, служивые?
Мы дружно закивали — нам нравились и стих, и его перевод, и харчо, и водка. После второй Боря заговорил:
— Я, ребята, хочу вам кое-что сказать… очень важное. Само собой, абсолютно по секрету. Никому, ни одной живой душе…
Он протёр вспотевшие от волнения очки и продолжил:
— Я решился. Понимаете? Будь что будет, хуже не будет…
Мы сразу поняли, о чём речь, — и я, и Лер.
— Что ж, твоя жизнь, сам себе хозяин. В добрый час, — сказал Лер.
А я спросил:
— Почему ты уверен, что хуже не будет? Может быть гораздо, гораздо хуже. Я уж не говорю, что могут посадить, но выгнать с работы — это более чем реально.
— Вот именно! — воскликнул Боря и перешёл на шёпот: — Я тут обдумал один вариант. Только мне нужна ваша помощь.
В этот момент официантка принесла второе, и, пока она расставляла на столе шашлык и купаты, мы напряжённо молчали. Мне показалось, что у Бори дрожали руки.
— Я сам уволюсь из штата, с редакторской должности, — продолжил он шёпотом, когда официантка ушла. — Объявлю, что перехожу на «вольные хлеба». Тогда мне не нужно брать характеристику и вообще общаться с администрацией.
— А жить с чего будешь? — удивился я.
— Вот! — крикнул Боря и взметнул вверх обе руки. — Вот здесь-то и нужна мне ваша помощь. Я надеюсь… в общем, на вас рассчитываю, ребята.
— Понятно, — сказал Лер. — Что ж, я сделаю, что смогу. План придёт в будущем месяце. Не захапает же все темы «зятёк»…
— Я ему не конкурент, — затараторил Шлимазл, — мне скромную десятиминутку по заказу какого-нибудь банно-прачечного треста. Перекрутиться, пока документы рассматривают. У меня ведь двое детей…
Я подумал, что он страшно рискует. Ведь если что-нибудь станет известно, его на версту не подпустят к сценарной работе и вообще ни к какой. Чем тогда будет детей кормить? Но вслух сказал:
— Помогу, насколько от меня зависит. А ты поосторожней…
Но всё получилось по наихудшему сценарию.
Примерно через неделю Боря появился в моей комнате бледный, с открытым ртом и бегающими глазами. Я всё понял.
— Не здесь, — успел я шепнуть и вышел с ним в коридор.
— Всё провалилось, конец, ничего не вышло. Директор всё знает, — залепетал Шлимазл, едва мы уединились в курилке. Я стал его расспрашивать, он отвечал сбивчиво, надрывно вздыхал и повторял через слово своё «всё пропало». Я продолжал терпеливо расспрашивать, пока картина приобрела более или менее отчётливые контуры.
Утром Боря с заявлением об увольнении в руках явился в кабинет директора студии. По словам Бори, тот принял его холодно, даже не предложил сесть. Едва Боря сказал, что подаёт заявление об увольнении, директор прервал его:
— Можешь увольняться, скатертью дорога. Только имей в виду: на внештатную работу не рассчитывай. Сценарного договора не получишь, гарантирую. Всё, я тебя предупредил.
— Почему? — спросил Боря. — Я же профессиональный сценарист. Я ВГИК закончил.
— А потому, что мы знаем… мы догадываемся о твоих намерениях. Слинять хочешь, понимаешь. В Израиль намылился. Ладно, не отпирайся, я точно знаю. Чего тебе здесь плохо? Зарплата, понимаешь, прогрессивка, сценарии пописываешь… Мало тебе?
Несколько придя в себя, Боря попытался возразить:
— Но пока что это всего лишь чьи-то предположения, я официально ничего не выразил… Я только хочу перейти на творческую работу, писать сценарии.
— Не валяй дурака, — укоризненно сказал директор. — Что ты, маленький, не понимаешь? Дашь тебе, понимаешь, сценарий написать, а что потом с ним делать, когда ты заявление на эмиграцию подашь? Не может же фильм выйти с твоим именем!
Я, конечно, при этом разговоре не присутствовал, но восстановил его с большой точностью.
Через два дня мы с Борей обсуждали сложившуюся ситуацию, встретившись для этого на Патриарших прудах, возможно, на той самой скамейке, где Воланд некогда предсказал Берлиозу его печальную судьбу. Исходить следовало из того, что, поскольку Боря не подавал официального заявления об уходе, он остаётся полноправным сотрудником киностудии. Что они могут с ним сделать? Выгнать с работы? Под каким предлогом? Просто так взять и вышвырнуть? Но тогда Боря будет шуметь и жаловаться, а что они могут сказать? Что кто-то им шепнул? Так они не делают, источников информации не раскрывают. Нет, скорей всего, они будут молчать, будто ничего не произошло и этого злосчастного визита к директору вовсе не было. Да и кто о нём знает, кроме самого директора и Бори? Значит, всё остаётся по-прежнему?
Но на самом деле всё изменилось. Мы разговаривали с Борей, внимательно рассматривали все возможные повороты событий, но о том, что больше всего нас волновало, можно сказать, даже мучило, мы молчали. И это было притворство, потому что и он и я знали, что другой думает о том же самом. Наконец я не выдержал:
— Кто всё-таки знал? Ты, я, Лер — кто ещё?
Он потупился:
— Ну Зинка, естественно. Мы вместе принимали решение. Больше никто.
— Никто? Подумай.
Он ещё ниже опустил голову. Я видел, как мучительно неприятен ему этот разговор.
— Слушай, это ужасно, но мы должны выяснить.
— Я понимаю.
— Значит, получается так: или я, или Лер. Так?
— Что ты, что ты! — Он замахал руками. — Даже подумать невозможно! — И потом совсем тихо: — Видишь, я с тобой по-прежнему советуюсь. Если бы я тебя подозревал…
Значит, Лер Залмансон? Получается так… Мы не имеем права закрывать глаза и прятать голову в песок только потому, что это неприятно. Мы обязаны рассмотреть все варианты, включая и самые отвратительные, потому что если он действительно стучит, то в опасности все. При нём все привыкли говорить открыто, не опасаясь, он ведь свой, рубаха-парень… Вслух я сказал:
— Пока что это подозрения. Проверить невозможно.
— Возможно, — всё так же тихо ответил Боря. Я вздрогнул.
— Мы с Зинкой обсуждали всю ночь и придумали такую штуку. Зинкина двоюродная сестра Татьяна работает начальником отдела кадров в издательстве «Молодой рабочий». Их матери — родные сёстры, так что фамилии у них разные. Теперь давай предположим, что я скажу Залмансону: мне на студии ничего не светит, я решил уволиться. Буду сидеть дома с детьми, а Зинка пойдёт работать. Мы слыхали, что в «Молодом рабочем» требуется редактор. Её возьмут: образование есть, стаж есть, она русская. Подкинем ему такую информацию и посмотрим, что будет. Таня нам всё расскажет.
Вот тебе и Шлимазл, подумал я. А может быть, это Зинка такая хитрая.
— А на эту… двоюродную Таню можно рассчитывать?
— Абсолютно. Они очень близки — Танюша и Зинка.
Мы ещё посидели на скамейке, подышали осенним воздухом. Над прудами взошла серебряная луна, и всё было примерно так, как тогда — когда Иван Безродный на этом самом месте уверял Воланда, что дьявола не существует…
Ещё через несколько дней Боря Капцун вызвал меня для важного разговора в сквер, на этот раз к памятнику Тимирязеву.
— Ну что? — спросил я, едва подойдя к нему.
Он сокрушённо покачал головой.
— Опыт не удался, — предположил я.
Он снова покачал головой и с горечью сказал:
— Напротив. Опыт удался. Всё подтвердилось…
Вот что он рассказал. Вчера поздно вечером к ним домой в коммунальную квартиру примчалась взбудораженная Таня. «Что у вас происходит?!» — «Ничего не происходит, а в чём дело, собственно говоря?» «А сегодня утром, — рассказывает она, — вызвал меня к себе особист и спрашивает: “К тебе в последнее время не обращалась по вопросу работы некая Зинаида Ивановна Капцун, урождённая Кузякина?”» Бедную Танюшку чуть кондратий не хватил, но она совладала с собой: «Нет, — отвечает, — такая вроде не возникала». «Так вот, — говорит особист, — если появится, гони в шею. Мне сообщили, что она к нам на работу хочет».
Мы оба надолго замолчали. О чём тут говорить? Значит, действительно он, Лер…