Второй год обучения в университете пришёлся на зиму 1957—58 годов. Володя опять много занимался, хорошо сдавал зачёты, делал доклады для научного общества. Но в отличие от предыдущего года у него появились знакомые, с которыми он охотно виделся и проводил свободное от учёбы время. Знакомые эти были не с его курса и вообще не из университета. Старше Володи, образованные люди, многие из них успели посидеть в сталинских лагерях.
С большинством он познакомился в курилке Библиотеки имени Ленина. Эта курилка была по сути дела клубом свободно мыслящих интеллигентов. В атмосфере хрущёвской оттепели, наступившей следом за сталинским террором, люди «оттаяли» настолько, что стали более или менее свободно обсуждать проблемы политической и общественной жизни. Критика недостатков велась, как правило, с позиций «правильного», или «чистого», марксизма-ленинизма. Однако находились в курилке и вовсе оголтелые вольнодумцы, которые заговаривали о многопартийных выборах и экономической свободе. От таких разговоров у Володи мороз пробегал по коже… Но первым чувством, охватившим его в этот период, было удивление: оказывается, вопросы, над которыми он мучительно размышлял ещё в школе, а потом на лагерных нарах, а потом в деревне на Волге, — все эти вопросы волновали и других людей. Причём некоторые предлагали такие ответы, которые Володе и не снились. Например, один сухопарый очкарик говорил, что корень проблем советского сельского хозяйства заключается в нежизнеспособности колхозного строя, и никакой кукурузой здесь не поможешь. Володя разговорился с ним, рассказал ему о своих летних впечатлениях.
— Вот я и говорю, — закивал головой очкарик, — у людей нет никакой заинтересованности в результатах труда. Они и разбегаются.
Звали его Валерий Андреевич, и был он кандидатом физико-математических наук. Вообще, среди людей, обсуждавших в курилке общественно-политические и экономические проблемы, как заметил Володя, преобладали специалисты точных и естественных наук.
В библиотеку Володя отправлялся пешком из университета, сразу после занятий, наскоро перекусив чем-нибудь, прихваченным из дома (в университетской столовке давали нечто совершенно несъедобное). В читальном зале он часа два-три занимался, а потом шёл в курилку, где проводил ещё не меньше часа, так что домой попадал вечером, часам к семи. Дарья Алексеевна была обычно дома и ждала его с обедом.
Однажды зимним вечером, когда они только сели за стол, Дарья Алексеевна сообщила новость:
— Я встретила на улице Лидию Викентьевну, она сказала, что Таня дома. И чувствует себя неплохо, то есть вполне…
Володя поднял голову от тарелки. Лидия Викентьевна была матерью Тани Лефтининой, той несчастной девушки, у которой после суда началось психическое расстройство. Выйдя из лагеря, она дважды попадала в больницу.
Он спросил:
— Что значит «вполне»?
— Ну, Лидия говорит, что поведение нормальное, ко всему проявляет интерес, во всём помогает. Характер, конечно, изменился. Помнишь, какая весёлая была, хохотушка… Теперь, Лидия говорит, всё больше молчит, думает о чём-то…
— Нам всем есть о чём подумать, — заметил Володя.
Дарья Алексеевна наклонилась к нему через стол:
— Сынок, тебе бы хорошо зайти к ним, проведать Таню. Вы ведь с детства знакомы. А, сынок?
Лефтинины жили в соседнем доме, двор был общий, так что Лидия Викентьевна и Дарья Алексеевна вместе гуляли с детскими колясками, а потом сидели рядом на лавочке, пока их малыши играли в песочнице. Володя действительно помнил Таню столько же, сколько себя. До войны у Володи был отец, военный лётчик, командир Красной Армии. У Тани тоже был папа, но он находился в длительной полярной экспедиции, откуда невозможно было писать письма. Так объясняла Тане мама. Он отправился в экспедицию, когда Тане было четыре года, но когда-нибудь он вернётся, и все узнают о нём как о герое, как о Папанине-Кренкеле-Ширшове-Фёдорове. Когда Володя стал старше, он догадался, что это за «экспедиция», но с Таней они на эту тему никогда не говорили. Впрочем, в её судебном деле было официально отмечено, что отец осуждён по 58-й статье как вредитель и иностранный шпион…
Что Таня влюблена в Володю, обе мамы понимали — годам к шестнадцати это стало заметно. А как он относится к Тане, понять было трудней.
— Мальчики душевно созревают позднее девочек, я это наблюдаю в школе постоянно, — говорила Дарья Алексеевна, как бы успокаивая Лидию Викентьевну. — А Володя к тому же такой скрытный…
Как все матери на свете, они умилённо смотрели на детей и строили планы, которые, как это хорошо известно, никогда не сбываются…
— …Да, проведать надо, — согласился Володя и вернулся к супу.
На следующий вечер, после их обычного обеда, мать заметила вскользь, как бы между прочим:
— Я тут коробку конфет купила, хорошие, шоколадные. Вот, захвати, когда к Тане пойдёшь. Ты когда собираешься?
Володя пожал плечами:
— Да хоть сегодня. Чего откладывать?
— Тогда ботинки почисть и после руки помой как следует, — оживилась Дарья Алексеевна.
Он почистил ботинки, а она погладила брюки и пиджак — ещё «допосадочный», единственный, лицованный, штопанный и латанный со всех сторон.
И вот Володя в пиджаке и плаще пересекает двор. Вот этот подъезд, эта обшарпанная лестница с надписями мелом. Ничего не изменилось. Сколько раз там, в лагерях, он вспоминал, как бегал туда-сюда вдоль этой исписанной стены, по этим ступенькам… И, лёжа на нарах, спрашивал себя: неужели больше никогда не увижу?..
Лидия Викентьевна всплеснула руками, воскликнула: «Смотри, кто пришёл!», но особенно удивлена не была. Зато для Тани его появление было полной неожиданностью.
— Володька… ты… — только и сказала она.
Он решительно подошёл к ней, обнял, привлёк к себе. Она безвольно поддалась.
— Здравствуй. Вот и встретились.
Они сели рядом на диван и некоторое время смотрели друг на друга.
— Да, — сказала Таня. — Мне казалось это невозможным… что когда-нибудь увидимся…
Она отвернулась и замолчала. Володя видел, как сильно она изменилась. Можно сказать, от весёлой розовощёкой хохотушки не осталось ничего. Мать не зря его предупреждала. Перед ним сидела немолодая, сутулая, иссиня-бледная женщина с погасшим взглядом и сжатыми серыми губами. Встретил бы во дворе, нипочём бы не узнал.
— Видишь, во что я превратилась, — сказала она, всё так же глядя в сторону. Словно перехватила его мысль…
— Лагерь никого не украшает, — проговорил он со вздохом. — Ты всё же молодец, другие возвращаются в ещё худшем состоянии. А вот Вася Анохин вообще не вернулся…
Оба надолго замолчали. Лидия Викентьевна сказала:
— Я на кухню, чайник поставлю. Попьём с Володиными конфетами.
Они остались в комнате одни. Таня вздохнула и посмотрела на Володю:
— Я слыхала, ты учишься. На историческом? Молодец. А я не могу учиться: концентрация отсутствует, мысли разбегаются. Я, знаешь, болею… Да ты знаешь, конечно. Работать? Может быть, если что-нибудь подходящее найдётся, несложное. А вообще-то у меня инвалидность.
Они опять замолчали. Появилась Лидия Викентьевна с горячим чайником. Расставила чашки, пригласила к столу. Но и за чаем оставалась какая-то неловкая скованность. Лидия Викентьевна попыталась наладить разговор:
— Володя, расскажи про университет. Как там?
— Обыкновенно. Учусь. Вообще-то учиться интересно, я люблю историю. Профессора есть такие — заслушаешься. Но есть и скучные лекции, и ненужные предметы. Ребята? Да ничего вроде. Я, по правде говоря, ни с кем особенно близко не общаюсь. Они моложе меня, и потом… Я такое повидал, им это не понять. А я и объяснять не стану…
— И Танюша ничего мне не рассказывает. А я ведь не посторонняя, я мама, — это было сказано непосредственно Тане.
— Я тоже маме не рассказываю, — пришёл ей на помощь Володя. — Зачем расстраивать? Да и вспоминать неприятно. Единственно, с кем об этом можно говорить, — с теми, кто сам там побывал. У меня есть такие знакомые.
Таня сидела всё время с отрешённым видом, глядя в пространство, и непонятно было, слушает она гостя или нет.