Диана молчит. Затем её рука скользит по твёрдому прессу Выша и спускает ниже. Он закрывает глаза.
- Давай не будем о людях, - шепчет она ему на ухо. – Есть ещё одна проблемка, Выш. Я, кажется, влюбилась…
Язык Дианы, влажный и длинный, касается мочки его уха. А потом она снова шепчет:
- Давай, когда закончишь, уедем отсюда…
Мягкая рука ласкает его, он возбуждён и хочет сказать ей, что закончит уже сейчас, но эта глупая шутка так и застревает в нём, а губы, которые он открыл, чтобы сказать, пересыхают, изо рта вырывает сдавленный хрип.
- Уедем из этого проклятого тёмного города. Тут все дохнут, все хотят смерти. Уедем, любимый?
Он кивает. Так просто. Ему никогда и не приходила эта мысль в голову. Ему казалось, что мир – это и есть город, закрытый на металлические границы.
- Уедем, уедем, - шепчет она, а рука двигается быстрее. – В какое-нибудь тихое место, где не так много людей, а, значит, не так много смерти…
- Уедем, - говорит Выш, и его глаза закрыты.
Да. Проще простого разорвать границы города. Просто уехать.
- Возьмём билеты сегодня же! – говорит он.
- Да, да. Я люблю тебя!
Он выгибается, и тёплая жидкость течёт по её пальцам, по запястью.
- Я тоже тебя люблю, - шепчет Выш.
4
В тёмном помещении так сухо, что тяжело дышать. Воздух напоминает мелкий песок, который проходит через ноздри и царапает их. Выш пытается держаться, пытается вдыхать меньшими порциями этот удушливый воздух, но с каждым разом Выш всё больше думает о том, какое трудное это дело – дышать. И дышит всё чаще, всё глубже и как будто задыхается.
- Проветрил бы, Ивстигнеев, - говорит Выш.
- Нельзя. Тут какая-то особая хрень, воздух с улицы повредит состав, которым покрыты личные дела. Некоторые папки хранятся больше ста лет. Это тебе не просто так!
Выш идёт мимо рядов. Ряды заполнены бумагой, твёрдыми картонными обложками, металлическими, пластиковыми и верёвочными переплётами, посеревшими от времени. Стеллажи сделаны грубо и наскоро – просто сварены из кусков труб и уголков, а вместо полок у них – шлифованные доски. Полки заставлены личными делами.
Картотека по старинке разбита на буквы. А-В. В-Г. Г-Д. И так далее. Многие места пустуют и готовы принять в себя новых жителей.
Убийцы, насильники, воры… Те, кто бьёт… Те, кто бьётся. Кто попался за наркотики, кто имеет психические отклонения, кто состоит на учёте у врача…
Тут вся знать города. Тут почти весь город.
Идут они долго, и Выш замечает, что буквы снова повторяются: А-В. Г-Д…
Людей много. Кажется, что никто этим не хочет заниматься.
- Иногда дела пропадают, - говорит Ивстигнеев. – А на заднем дворе отдела воняет гарью.
Тёмный воздух, серые полы. И повсюду металлические трубчатые стеллажи.
- Как ты получил доступ? – спрашивает Выш.
- Бутылка коньяка, - нехотя говорит Ивстигнеев.
Его маленькая спина в пиджаке скользит впереди. Выш думает о нём. Ивстигнеев – довольно незаметная личность, но целый майор полиции. Такого ни за что не запомнишь. Его черты подбирались из серых деталей, не старых и не новых. Просто из того, что есть. Средний рост. Средние глаза. Всё среднее, не за что ухватиться.
- Ивстигнеев, мы никогда с тобой не говорили, кстати. Работаем уже давно, - замечает Выш.
- А чего говорить? О чём говорить? Скучно всё вокруг.
- Людей убивают всё чаще. Мёртвых много, - говорит Выш.
- Это потому что люди такие. Им будто весело помирать. Как там эта твоя?
- Маргарита Павлева… Рикки, - говорит Выш. – Давай посмотрим на неё.
Они идут вдоль стеллажей. Ивстигнеев сливается со своей тенью, которая от тусклых ламп отпечатывается на стеллажах. Его тень криво ложится на металлические полки с делами и бежит впереди хозяина.
- Нам на «П», выходит…
Ивстигнеев останавливается и задирает голову. Он смотрит на полки, которые кончаются где-то под потолком, теряются в бесконечных балках. Выш смотрит на его кадык, который пульсирует, как маленькая паразитическая тварь. Нос с едва заметной горбинкой.
«Им помогали умирать не физически».
Тонкие ручки Ивстигнеева скрыты грубым пиджаком, ткань которого топорщится в разные стороны маленькими кривыми ниточками. Тонкие ножки, короткие, колесообразные, спрятаны за широкими штанинами брюк.
- Ну, всё верно! – щёлкает Ивстигнеев пальцами. – Вот же пэ!
Он склоняется и начинает поиски с самого низа. Тонкий палец с грязным ногтем водит по корешкам дел. Тонкие губы, бесцветные, как выцветшие от времени листы, шепчут:
- Пэ, Пэ, Па. Па! Так-с… Паа, Паб, Паб, Паб… чё их дохрена-то так? А, во! Пав… Павлеан… хах, Павиан!
Он улыбается и смотрит на Выша, который пожимает плечами. Ивстигнеев нарочно хмурится и смотрит на полку перед собой.