— Мне не плевать, — тихо говорит Дарина. Ее взгляд блуждает по стене и застывает на крохотном длинном окне, откуда пробивается дневное солнце. — Я докажу, что ты и сама все это можешь. Даже лучше, чем я. Ты — сильная. Возможно, когда-то станешь сильнее внестепенника. От тебя искрит даром, а я знаю, как он выглядит.
— Одного не могу понять, — почти рычу и не могу себя контролировать. — Нахрена он мне? Дар! Магия! Ерунда! Я не хочу творить чудеса, не хочу быть особенной, ничего не хочу! Мне нужна была только семья, дружба, любовь…
— Так все в твоих руках! — оживляется девушка и робко касается моего плеча. Я отряхиваюсь.
— Нет. Уже поздно.
Глава 28. Веришь ли ты?
Марк
Выбираемся из лабиринтов коридоров. Я слышу только грохот сердца в груди. Знаю, Злота права, и мне нельзя впутываться в нелепое и жестокое задание снова, но волнуюсь за Вику так, что хочется сорваться и побежать назад к Верхнему и умолять о помощи. Обещать все что угодно, лишь бы любимую найти. Спасти.
Но нужно ли Виктории такое спасение? Она не простит мне пятьдесят загубленных душ — детей. После снов я сомневаюсь, что вообще примет, каким бы ни было мое решение. Натворил дел, согласен. Но я хотя бы буду знать, что пытался сделать все, что в моих силах. Мне важней ее безопасность, чем… Нет! Наша любовь важна, но ее жизнь намного дороже.
— Ян! Марк! — окликают нас.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Вера Васильевна выглядит встревоженно, подбегает и отводит нас в затемненный угол. Бросает беглый взгляд вверх, где черными глазками за нами наблюдают камеры.
— Я знаю, где Крылова, — шепчет она, опуская голову. — Собирайте всех, кого сможете. Адрес попозже с Бором пришлю. Все. Уходите!
Она отталкивается и, так же, как появилась, исчезает в лентах коридоров.
На свежем воздухе становится легче, но я пылаю изнутри и знаю, что это надолго. Не успокоюсь пока не увижу жену, не увижу мою Медди. Сцепляю зубы, чтобы не вспоминать, кто дал ей эту кличку. Болезненно было называть ее так, но после зачистки памяти, Вика не должна была помнить наши пропущенные полгода. Я не хотел, чтобы она страдала и сам делал вид, что все в порядке. Зачем называл ее так, не знаю. Прицепилось на язык и не сползало. Я будто напоминал себе каждый раз, когда оно срывалось с губ, о злобе и затаенной мести. А потом Сверилова под защиту взял Трио, и до белобрысого насильника добраться оказалось сложней. Я хотел разорвать его на куски, но не во вред Вике. И себя чувствовал виноватым, потому что напоминал ей о насилии во время задания и будто кинжалом ковырял самое больное. И себя ковырял тоже, ведь любил ее тогда. Безумно. До сноса крыши, как дурак. Не знал ведь, что в глубине души любовь уже жила раньше и просто выбралась наружу. Как бабочка из куколки. Едва увидел Вику в больнице, едва коснулся губ и услышал ее запах, я просто исчез с радаров для других женщин. Понял, что только ей хочу принадлежать. Я думал, что схожу с ума или качусь с крутого обрыва в пропасть. Разве это можно назвать как-то иначе? Однозначно, сумасшествие.
Ненавижу себя за слабость. За то, что не смог противостоять заданию, не отказался сразу. Нужно было сдаться! Пусть бы делали со мной, что угодно, лишь бы Вике не причинять боль. Но что сейчас вспоминать? Память можно почистить, а поступки все равно останутся клеймом на сердце. На моем черном сердце.
— Марк, пора… — говорит Ян, мягко сдавливая плечо.
Я поднимаю взгляд, друг с опаской пятится.
— Успокойся! Загоришься сейчас, — выставляет в защиту ладони. Я гляжу на его опухшую рожу, фингал под глазом и начинаю ржать.
— Ты сейчас на бомжа похож!
— Пофиг! — смеясь, отмахивается Зима и присаживается на невысокий кованый забор.
— Ян, — улыбка гаснет, и я говорю серьезным тоном. Тру подбородок и стискиваю пульсирующие виски. — Ты не виноват. Просто знай это. Я сам тогда далеко зашел и оправдываться не буду. Ведь знаешь, что…
— Ты был вынужден.
— Это не оправдание! — мотаю головой и присаживаюсь рядом. — Я мог отказаться.
— Не мог. Тебя бы все равно заставили: или сдали Ангелине, или зачистили. Выхода не было, и Вика поймет.
Долго гляжу на измазанные пылью туфли и кусаю щеку изнутри, пока не чувствую на языке соленый вкус. Мне хочется верить, что так и будет. Даже знаю наверняка, что Вика простит, ведь у нее светлая душа: чистая и незапятнанная. Но смогу ли я себя простить? В душе уже год, будто хроническая зараза, сидит мрак. Он точит нервы, разбирает на сегменты по-живому и не уменьшается. Не смыть грязь содеянного зачисткой памяти. Я никогда от этого не смогу освободиться. Да и на меня блоки забвения почти не действуют. Или действуют, но на короткий срок, а затем вся боль возвращается.