— Знаю, — складываю руки на груди, начинаю вспоминать те события — замес был серьезным, много людей пострадало из-за ошибки в расчетах. Мне теперь интересно, с какой же стороны расскажет об этом Зимовский. Он ведь тогда уже ушел к Реньюерам, и мы почти не общались после многолетней дружбы. Тогда всем было тяжело: синдикаты трещали по швам, зачищали налево и направо каждого, кто только подозревался в связи с мамашей.
Историю с лучевиком я помню хорошо, сам еле выбрался, только мало кто знал о моем вмешательстве. Яна я тогда не видел и до сегодня не знал, что он связан с этим.
— Думаешь, откуда я знаю? И почему ты не в курсе? — гад! Рычу и отворачиваюсь — снова читает меня. Я уязвим сейчас, совсем нет сил блокироваться. А Зима продолжает говорить: — Годы тихой войны между синдикатами, отказ от сотрудничества, перераспределение новичков и прочее… Я вообще не должен был вмешиваться, в последний момент меня Злота и втянула.
Киваю и туже затягиваю руки на груди. Что еще скажет? Стараюсь не думать, чтобы не позволять ему выкручиваться, подстраиваться под мои мысли. Правды хочется, в конце концов.
— Твоя прелестница-подружка Стефа подставила меня, как мальца. Выжала из заказчика все, что ей нужно, подкинула ложную мотивацию, а я отчитался перед шефом и чуть не слетел с поста ведущего мага памяти. Все лишь из-за выходки девки, сучки в юбке.
— При чем здесь лучевик?
— Так вот, лучевик же вытаскивает точечную память, но блокирует волю, подавляет характер. Злота, когда создавала артефакт, вложила это. Но ты и так знаешь. что случилось потом, что я распинаюсь? Я память вытащил, но важная персона стала овощем. Да, временно, но кто тогда разбирался?
— И?
— Что «и»? Злота всячески пыталась меня уничтожить, доводила до грани. Пестов чуть не казнил меня.
— Ты об очистке? Тебя же подозревали в использовании материальной магии.
Ян прыскает и бьет по рулю.
— Полный бред! Вранье! — поворачивается, и в прищуре черных глаз я вижу откровение. — Так ты все это время думал, что я игрался с материей? Во даешь! Зря ты Злоту слушаешь!
— А кого мне слушать. Тебя? Ты сдал темным мою жену! — огрызаюсь неосознанно.
По щекам ползет горячее прикосновение гнева. Ян замолкает. Лишнее слово, и я его вырублю. Сколько можно прикрываться правильностью и честностью? Каждый допускает ошибки, но нужно найти в себе силы признать это, а не прятаться за поступками других. Обелять свои поступки, показывая провалы других в более темном цвете.
Пока Зима грызет губы и таращиться вперед, делая вид, что следит за дорогой, я опускаются голову и сцепляю пальцы на затылке. Не хочу трогать детей, но вынужден. И сейчас ворошу прошлое, чтобы зацепиться за что-то. Чтобы перевести мысли в другое русло. Ковыряю друга, хотя уверен, что Ян сделал это под влиянием.
— Да сколько можно, Марк? — наконец, выжимает Зима сквозь зубы, но смотрит вперед, будто ему больно сталкиваться с моими глазами. — Совесть есть? Или ты думаешь, Вика мне не дорога?
— Вот это и странно. Да и насколько дорога, если ты вернул ей самое страшное? Ты хоть осознавал, что делал? Или…
— Хватит, Марк! Я не знаю и ничего не помню. Будто озарение, что суггестор поможет, а единственная ниточка к нему — Вика.
Цикаю и хлопаю рукой по приборной панели, Ян вздрагивает.
— И правда. Довольно, — выпрямляю спину, откидываюсь назад и прикрываю глаза.
— Извини, Зима, я не хотел. Давай оставим это в прошлом, никто не виноват. Точка.
Хоть бы с братом все наладилось. Мы не сильно были близки после Северного. Я простил его выходку, но общаться как-то не находилось времени, хотя Вика часто к нему просилась, даже сама ездила. Ревновал ли я? К брату нет, а вот к Яну что-то пробивалось: терпко-приторное. Хотя я гнал прочь любую мысль.
— Совсем дурак? — шепчет Ян и снимает с лица невидимую маску, дергает бороду.
— Еще раз почитаешь мои мысли, я тебе врежу, — говорю серьезно.
— Да ты сейчас сплошной поток несвязных бредней.
— Ну, извини, какой есть, — снова прикрываю глаза. Так хорошо в своей темноте. Но у меня накопились вопросы, и один из них я озвучу: — Что произошло между вами с Лизой? Я не влазил в ее память, в отличие от твоих прогулок в голову моей жены, но в глазах сестры видел обиду. Что случилось четыре года назад?
— Я не хочу об этом говорить! — неожиданно резко отрезает Зима. Машина притормаживает и замирает в тени позолоченной акации. — Приехали. Первый клиент. Двенадцать лет, девочка…
— Достаточно, — не даю ему договорить, выхожу из машины и сплевываю в сторону. Во рту дикая горечь стоит, будто отвара полыни напился.